Актуальные проблемы современной русской литературы: Постмодернизм | страница 18



.

Синеблузники, английские посланники, квартальный, граф Сиверс и прочие персонажи больше не появятся в тексте. Слово «туман» в начале этого отрывка как нельзя лучше объясняет смысл этого перечисления персонажей. Экспериментальный текст, создающий видимость сюжета, иллюзию интриги, организован таким образом, что в восприятии читателя возникает полное представление о подлинности происходящего, хотя на самом деле конструируется реальность, которую, например, Ж. Бодрийяр назвал системой симулакров, «фантомным миром самореференциальных знаков». Писатель даже не ставит себе задачи интеллектуально провоцировать, мистифицировать читателя с какой-то далеко идущей целью, просто создается искусственно стилизованный под классическую прозу определенных жанров текст, атрибутивный уровень которого противоречит внутреннему смыслу, но претендует на оригинальность, замещает материальный мир.

Еще более последователен в этой тенденции Б. Кудряков. Его текст «Ладья темных странствий» вообще становится отрицанием любой попытки как-то дифференцировать реальность: ее фактуру, вещество, предметы, цвет, запах, динамику. Например, объединяются эпитеты с противоположным значением, что вообще не дает возможности понять, о чем идет речь, но способствует воспроизведению «ускользающей» реальности, такого состояния жизни, в которой все зыбко, шатко, неопределенно:

«Но до острова еще несколько жерлиц. По уржовине колкой, по метастазам дорог, днями тягучими, по чащобам битых эмоций, по жаре в пустоте ты добрался до этого озера. До этого темного, светлого, чистого, грязного, длинного и короткого, мелкого, глубокого, полноводно-безводного озера (курсив наш. — Л.Н.). Ты знал, что здесь будет встреча: с кем — неизвестно, но ты догадывался. На одной жерлице был сом, на другой — щука с тремя глазами и серебряной серьгой на жабре — чудеса начинались. В мелколесье дум появилась лотосоликая певунья. Где-то упали осколки смеха, дробь припляса. Всплыли пироги сознанья. Ты наклонился, чтобы увидеть дно. Там шевельнуло»[24].

И. Северин назвал это произведение "вариацией в слове" о жизни после смерти. Действительно, текст изобилует различными описаниями смерти, ухода из жизни, разложения, разрушения, деформации реальности. Процесс аннигиляции обозначен на лексико-стилистическом уровне, поскольку неопределенность в обозначении предметного, материального мира свидетельствует о размывании границ между бытием-небытием, жизнью-смертью, реальность-нереальностью. Не названо — значит, не существует. Уничтожение слова в его материальной природе приводит к исчезновению действительности, не зафиксированной в сознании и не запечатленной в тексте. «Герой, находясь за полунепроницаемым экраном кончившейся жизни, не может логически мыслить, в момент, когда он пересек невидимую для него и для нас границу, его мысли перегорели, и когда он пытался реанимировать тишину памяти, единственное, что ему не отказывается служить проводником в покинутом мире — это поток слов — поэтическая стилизация «работы сознания»