, на самом деле поехал, по случаю похорон, в Од А-Шарон? Или что тот, кто обещал позвонить в час, звонит в два? Как будто я не знаю, что существует расщепление воли. Желания плодят самих себя, появляются другие желания, они в свою очередь разветвляются на еще желания — и что же я во всем этом? Что за желание ведет меня, если вообще таковое существует, или я просто так плыву куда-то, увлекаемая нерестом коралловых полипов. Черт с ним, пусть я останусь распоротой, и всё! К чему эти напрасные усилия? И чем это хорошо — прозревать? В какую же убогость и сирость поместили человека…
Очень хорошо, что тогда я не ушла. Теперь же люди стояли под кинотеатром и все еще говорили о фильме, ну, те, что удалились посредине, с теми, кто отсидел до конца. Я стояла, слушала и тех, и этих, и сказала, не направляя свои слова ни в один из лагерей: «Все проходит мимо вас и имеет вас в белых тапочках…» — ну, разумеется, более приличными словами. У меня голова на плечах, я знаю, как следует разговаривать с незнакомыми людьми. Им говорят: «Извините, что я вмешиваюсь, но я не смогла удержаться, я услышала, как вы беседуете, и почувствовала, что мне есть что сказать…» и так далее.
Женщина, которой хотелось кого-нибудь убить
Этой женщине хотелось кого-нибудь убить, желательно кого-нибудь упитанного. И не поймите ее неправильно: она не хотела убить толстяка только ради того, чтобы раздобыть побольше пропитания для заброшенных детей из Нью-Дели, нет, были у нее иные побуждения, тайные, сокрытые от глаз.
Она полагала, что желание взяться за пистолет у нее возникает, когда рядом с ней сидит, вывалив изо рта язык, пес-колли, и вот она выстрелит в его жирный бок и пуля прошьет его, и выйдет с другой стороны, как у людей, когда слова входят в одно ухо, а выходят через другое.
Пуля, которая убьет толстячка, разорвет ему, по крайней мере, парочку-другую внутренностей, и, можно сказать, сотворит ему новый порядок в животе — эдакую реставрацию, реорганизацию, реформу, переустройство, капитальный ремонт и переделку органов, наконец. Когда пуля пронзит его, он вперится в нее взглядом, и тогда разомкнет уста, как в фильмах, и промолвит: «Что я сделал?», или «Почему именно я?», или «Дай мне еще шанс!», или «Делай то, что ты должна сделать…» и обрушится на пол как коричневый мешок с углем.
Женщина, которой хотелось убить, не очень-то желала чьей-нибудь смерти. Ей хотелось убивать, но, отнюдь, не умерщвлять. Она не хотела нести ответственность за окончание чьей-то жизни. Даже если он толстый, и много ест, и пожирает питание маленьких детей, заблудившихся в горах.
