Посмотрел на нее богатырь новгородский, хмыкнул, но все же сел. Малюта — с вопросом:
— Все, кого ты вел в Москву, в один голос сказали, что важное слово имеете к царю…
— Где они?
— О них — позже. Тебя одного повезу к царю Ивану Васильевичу. Но примет ли он тебя, вот в чем загвоздка. Мы, окольничьи его, обязаны знать, чего ради домогаетесь личной встречи с ним. Иначе нельзя. Не получится иначе. И тебя велит казнить, заподозрив в крамоле, да и нас вон с ним, — кивок на Богдана Бельского, — заодно.
Умолк. Вроде бы определяя, что сказать еще. Затем вновь заговорил:
— Что поведаешь здесь, останется навечно тайной. Стены молчат. Вон те, — кивок в сторону тройки палачей, ожидавших своего часа со сложенными на животах ручищами, — лишены языков под самый под корень, а грамоте не учены, царь же не останется все одно с тобой глаз в глаз, непременно нас покличет. Понял теперь, отчего я любопытствую? В добрых ваших намерениях я убедился, но чтобы ехать с тобой к царю, а он подался в Александровскую слободу еще вчера, опасаясь измены в Кремле и увидев в вас исполнителей воли изменников, я хочу знать, чем порадовать царя Ивана Васильевича, когда буду молвить слово за вас, челобитчиков новгородских.
— Ладно, коль так. В Софийском Соборе, за иконой Божьей Матери, письмо, посадниками и боярами писанное. Под Литву они намерены лечь. Заводилами — посадник степенный и посадники бывшие. Митрополит с ними заодно. Похоже, воеводы царевы и наместник его тоже не в сторонке стоят.
— Великую крамолу разведали вы. Без поклона царю не обойтись. Пока же, — Малюта глянул в сторону стоявших у горна палачей и повелел им. — За вами слово!
Будто шилом в зады их откормленные ткнули — рывок, и распластан обреченный на скамье, еще миг, и прожег его сердце раскаленный добела прут.
Вышли Малюта Скуратов и Богдан Бельский на свежий воздух. Дыши полной грудью, наслаждаясь пригожестью. А красота и в самом деле неописуемая. Солнце будто играет с куполами церквей и храмов, и те весело искрятся разудалым смехом; величаво приосанились и сами белокаменные церкви, будто беспредельно гордятся золотым высокоголовьем своим, обласканным солнцем; и даже могучие кремлевские стены, хмурые в ненастье, глядятся в это безоблачное утро какими-то уютными — все располагало к возвышенным чувствам и приятным мыслям, и Малюта Скуратов расправил грудь.
— Славно потрудились, Богдан. Славно!
Богдан Бельский, однако же, не разделил приподнятого настроения опекуна своего. Пожав плечами, упрекнул со вздохом:
