Тревожные вопросы, однако, не остановили Ивана Грозного — конь вынес его на поляну, и оказался он лицом к лицу с полусотней всадников в кольчугах, с мечами на поясах, с притороченными к седлам сагайдаками и полными стрел колчанами.
Осадил Грозный коня своего, и тот послушно встал как вкопанный. Не напрасно же учил он своего любимца останавливаться на попоне с полного галопа. Малюта едва не наткнулся на белого в яблоках, но изловчился все же отвернуть и встал между полусотней и царем, загородив его собой. Ладонь на рукоятке меча, а мысли вихрем:
«Сейчас! Сейчас!..»
Да, он вполне понимал, что все решает миг: рванет полусотня, порубит и его, и царя, ибо на него засада.
Вот — Богдан рядом. Уже легче. Крикнуть бы царю, чтобы скакал обратно, к приотставшей охране своей, но разве сделаешь это: не любит Грозный, когда ему повелевают. Опалит непременно, когда угроза минует.
Стоят двое Бельских против полусотни и ждут напряженно, что предпримут непрошенные в царские охоты гости.
Царь, наконец, крутнул коня и — в перелесок. А оттуда выпластывают опричники на своих вороных и окружают полусотню. А те в недоумении, отчего такой переполох?
Малюта Скуратов Бельскому:
— Разоружить и — в Кремль. В пыточную. Допрос я учиню сам.
И поскакал вдогонку за царем Иваном, взяв с собой лишь полусотню опричников.
Царь не останавливался до самого Кремля, не задержался и в нем. Взяв с собой весь свой полк, отбыл в Александровскую слободу. Малюте Скуратову повелел:
— Дознайся, по чьей крамоле на меня покушение?!
Развязаны руки и Малюте. Выходит, ни о чем ином не подумал царь, кроме как о заговоре. Более того, считает, должно быть, что крамола в Москве. Оттого поспешает в Слободу, укрыться за крепкими стенами. Тут нужно подумать, как угодить властелину.
Задержанных отконвоировали в Кремль затемно. Богдан Бельский сообщает Малюте, о чем узнал от них дорогой.
— Новгородцы они. С челобитной к царю.
— Отчего же словно к сече изготовились?
— Дорога, мол, длинная, не попасть бы впросак. Да и погони опасались. Важное у них слово. К царю самоличное.
— Ишь ты — самоличное… Ты, Богдан, вот что. Безъязыкие которые, в пыточную зови. А потом этих вот, — кивок в сторону уже спешившихся и понуро ожидавших своей участи новгородцев, — поодиночке станем пытать. Дьяков тоже не нужно. Запомним сами. А доложим, что найдем стоящим.
Ясней ясного Богдану: задумал что-то тайное Малюта. Представил, как станут корчиться в муках, вполне возможно, и в самом деле безвинные челобитчики, но ни слова поперек не молвил. Такое он позволял себе прежде, в первые недели службы в Александровской слободе, когда Малюта поручал ему привозить на пытку и казнь князей, бояр, жен и детей их, возможно, действительно виновных в крамоле против царя, но и слуг верных, без всякого сомнения, совершенно безвинных, если только не считать их преданности своим господам, за что не казнить нужно, но миловать. Малюта тогда всякий раз отчитывал его, несмышленыша, как он говорил, внушая, вопреки расправам с верными слугами опальными необходимость безоговорочно и преданно служить царю, помазаннику Божьему. А один раз даже бросил в сердцах: «Сам, что ли, на дыбу захотел?!»
