Паша и учил и даже читал Пушкина, но тут сделал теплые внимательные глаза и перестал слушать. Около буфета началась возня. Там бывшие ученики русской гимназии в Париже припоминали падеспань, потом стали танцевать лезгинку.
— Ингушов, это Ваше дело, — позвал женский голос.
Паша встал и отложил бутербродик, но тут дама посмотрела на него, ее глаза стали удивленными и сияющими. Паша медленно поклонился и, закусив губу, пошел в угол. Там он гикнул и, не оборачиваясь, проплыл очень плавно в сразу образовавшемся кругу.
Милый мой, пойдем со мной,
Ты моя картиночка.
Как уедешь на Кавказ,
Останусь — сиротиночка, —
иронически спела дама за буфетом.
Их было несколько, этих дам, все — в черном шелку, последняя, за кулебякой и самоваром, — в кокошнике (для иностранцев). Именно она-то и спела про картиночку. Издали дама, действительно, была похожа на боярышню, но вблизи все за нее невольно начинали стесняться. Она ровно улыбалась, повернувшись к самовару, легко и звонко капал на поднос бисер с ее кокошника. Брови были не соболиные, а в один, хорошо присмоленный, волосок, глаза абсолютно пустые, с условным кокетством во взгляде. Она любила Пашу, и он ее иногда любил с того самого бала в пользу пропаганды русского прикладного искусства, когда она была одета опять же боярышней, а он в черной черкеске продавал какие-то оловянные тупые кинжалы и сапоги, вышитые болгарским крестиком.
— Павел, — сказала дама глухо, как в воронку, — зайдите сюда.
Паша повел плечами нагло и трусливо и побежал по лестнице наверх. Наверху бешено танцевали. На площадке стояла балерина Теодореску и пудрилась. Паша стал с нею рядом, мимолетно поцеловал в голое плечо и попросил папиросу.
— Как дела-делишки? — спросила балерина.
— Идут, — ответил Паша и вдруг стих, он вспомнил, что с ним что-то произошло. — Какую я женщину встретил, — крикнул он, дерзко глядя на балерину и беря папиросу. — Какую женщину! Это будет, вот именно, женщина моей жизни.
— С чем и поздравляю, — сказала балерина и ушла в зал.
В дверях она разминулась со странной и некрасивой особой в розовой тафте, которая набежала на Пашу и спросила, который час.
— Часы — в ломбарде, — грубо ответил Паша.
Женщина обиделась, но не ушла, она облокотилась о перила лестницы и подняла глаза вверх. Ресницы у нее были короткие и светлые. У нее было исключительно немодное декольте спереди. Кожа на груди была розовее платья. Быть может, она потому и подымала глаза, чтобы не видеть своего неудачного декольте. Через две минуты к ней выбралась из зала ее подруга — черная с желтым. Она была явно гораздо опытней. Декольте у нее было на спине, спина была красивая, а лицо — нет. Подруга повернулась к Паше спиной и задергала под его взглядом одной кожей, как лошадь.
