Может, ты был в наших Кислицах. Может, видел и знаешь: за посадкой акациевой "санаторий" стоит. Ворота большие и будка с окошком, как на пекарне, Макухи собачья будка. Только там не Макуха сидел - курица старая с бородавкой под носом, кофту на свадьбу себе вязала, а может, на смерть.
Я постучалась в окошко.
"Пусти меня, тетенька…"
"Не приемный день сёдня",- тетка ответила. И головы не подняла. Очень гордая, что в будке собачьей сидит. Сказать бы ей, что ее гордость стоит. Да что злить? И так злей собаки.
"Пусти, дорогая начальница! Пусти! Добрая ты душа. Муж у меня тут лежит…"
Вязать перестала. Глаза свои замороженные на меня подняла. Приятно стало, что доброй душой ее назвала. Все, все люди любят, когда их по шерсти гладят. Волки душой, лисицы, змеи ползучие. С рождения кровь друг у дружки пьют. А добрым быть каждый хочет.
"Муж, значит? - спросила.- Что-то ты рано замуж пошла".
"Такая судьба моя, тетенька! Ночка темная нас повенчала. Пусти! - повторила я снова.- Богом прошу. Муж у меня там. Мой муле…"
"Муж! Объелся груш…" - проворчала. И на меня в один глаз глянула, вроде кофту свою недовязанную на меня примерить надумала.
"Лежит тут один цыган, в буйном,- сказала.- Тока он в мужья для тебя староватый…"
"Тетенька! Мой муж не цыган. Мой муж - художник…"
Засмеялась, в нитку глаза сплющились.
"Художник?! У нас, милая, тут все художники! - И снова на меня поглядела с прикидкой.- Ишь! Художник! Художник тебе сережки купил?! Золотые, небось, сережки., А?"
"Золотые, тетенька, золотые!"
"Вижу, вижу, что не медные… И где вы тока золото достаете?"
"Где достаем? Из таблицы, тетенька…"
"Это какой таблицы?"
"В школу иди - там узнаешь!.." - крикнула я. Ах ты, курица толстобрюхая, думаю, сережки ей мои приглянулись. Облизнешься - и вдоль забора махнула. Не могут быть, думаю, посетители дураками, чтобы за вход через будку собачью золото свое отдавать. Нет, не могут. И не ошиблась. Дырка была в заборе - машиной въезжай. И тропка утоптана.
Я пролезла. Пошла по тропинке. Чисто было вокруг. Тихо было. А на сердце нехорошо стало. Тревожно на сердце стало. Сквозняком потянуло по сердцу, будто в чужую хату я забралась. Сейчас, вот сейчас меня схватят.
На дорожку асфальтовую вышла. Клумбы увидела, черную землю увидела. Люди в халатах байковых тюльпаны садили. Один садил, двое смотрели.
"Где Богдан лежит?" - я у них спросила.
Один обернулся: лицо худое, глаза стеклянные. К дереву подбежал, ветку нагнул, почки сцарапал и мне: "На! На!"
