Менабилли, декабрь 1957
— Леди Дюморье спокойно спит, но постепенно погружается в кому, — сказал доктор Дафне перед тем, как она вошла в спальню матери в Феррисайде.
Его голос звучал приглушенно, но вполне профессионально. Дафна кивнула, чтобы показать: она понимает слова доктора — ее мать скоро умрет, — но, когда она вошла в комнату, у нее было ощущение нереальности происходящего, как будто ее заставляют играть в сцене из написанной не ею книги. Она попыталась сосредоточиться на том, что сказал ей доктор, но его слова, казалось, проплывают мимо нее, мимо тщедушной старой женщины, лежащей на кровати, и тогда Дафна представила себе, как ночная приливная волна там, за окном, поднимается на несколько футов, подхватывает тело матери и несет, так что оно погружается в воду, но не тонет.
Дафна присела на стул у кровати, прижалась лицом к щеке матери, и тогда Мюриел повернулась и поцеловала Дафну своими тонкими и мягкими, как крылья мотылька, губами, очень нежно, не открывая глаз. Потом вздохнула, почти неощутимо, и, казалось, вновь ушла в себя. Дафна подумала, что мать обрела покой, не только потому, что ее страдания близились к концу, но и потому, что после многих лет разделявшей их скрытой враждебности наступило примирение.
Первые шаги в этом направлении были сделаны уже давно, после смерти Джеральда, но Дафне все равно хотелось верить, что этот поцелуй растопил весь лед, еще оставшийся в их сердцах. Ей хотелось коснуться лица матери, чтобы сгладить горечь прошедших лет, но вместо этого она взяла ее руку в свою, тихонько покачивая, ощущая трепетание пульса, и, хотя доктор предупредил ее, что все кончено, Дафну успокоило тепло прикосновения: казалось, оно не исчезнет даже после того, как тело Мюриел закоченеет.
И все же в момент смерти Мюриел они не были вместе: перед этим Дафна ненадолго вышла из дома, и последнее «прощай» матери досталось Анджеле, которую мать всегда любила больше. Дафна пыталась уговорить себя: это вовсе не означает, что мать вновь ее отвергла, но эта мысль становилась неотвязной, и Дафна спрашивала себя, а не скорбит ли она больше по себе, чем по матери, и не этим ли вызвана неожиданная сила ее горя. После унылой церемонии в крематории близ Труро — день выдался сырой и печальный, последний день ноября, — Дафна села в лондонский поезд вместе с Анджелой и Жанной. Урну с прахом матери они захватили с собой, чтобы рассеять его над могилой отца в Хэмпстеде, недалеко от дома, где она родилась. Стоя там, на кладбище, рядом с сестрами среди семейных могил, Дафна поймала себя на мысли, что хорошо бы и ей покоиться здесь, но, думая о мирной кончине, желала в глубине души скорее не забвения, а начала новой главы, другой истории.
