В предпоследний год войны Гафур Гулям с семьей поселился в двухэтажном доме с просторным садом, что на улице Арпа-Пая — как раз там, где былой «старый» город соприкасался с «новым». В просторечии район этот до сего дня именуют по названию ворот в городской стене, давно уже срытой: Беш-Агач. Здесь-то и принимал поэт в последние два десятилетия жизни многочисленных гостей — не только из соседних кварталов и пригородных кишлаков, но теперь уже чуть ли не со всех концов света[1]. Рассказывают — а гулямовский «фольклор» богат и красочен — калитка в дом поэта всегда, для знакомых и незнакомых, оставалась незапертой. Подобно тому как была всегда открытой навстречу людям душа Гуляма, — черта, одна из доминирующих в его натуре:
Мой садик — ваш! Пусть только скрипнет дверца!
На грядках зелень мяты, кинзы, перца.
Вот свежая вода, вот полотенце,
а вот открытое вам настежь сердце!
И в сад, и в сердце вас пущу, друзья!
(«К нам приезжайте погостить, друзья!»)
Сам хозяин, однако, не засиживался дома; невзирая на возраст и слабеющее здоровье, в круг его поездок теперь включились не только Москва, Баку или Казань, но и Прага, Каир, Герат. Всюду — на трибуне ли международного форума борцов за мир, в заводском цеху, в беседе с дотошными репортерами с Запада — Гафур Гулям оставался «полпредом» поэзии родного Узбекистана, глашатаем культуры великой Советской страны. Поездки в пределах Союза и особенно за рубеж давали богатую пищу для размышлений на тему об интернациональной дружбе народов.
Гафур Гулям скончался 10 июля 1966 года, едва перешагнув свой шестидесятитрехлетний рубеж. Это были тяжелые дни — Ташкент все еще сотрясали толчки разразившегося весной землетрясения, ставшего бедствием для города и тысяч его жителей. Поэт, превозмогая уже подступавший роковой недуг, неустанно обращался к согражданам со словами ободрения. Не только со страниц газет или по радио — пешком ходил по разрушенному городу, приветливым словом поддерживая пострадавших друзей либо просто первых встречных. Многим помогли в эти горькие минуты теплое участие поэта, его несокрушимый оптимизм, его неиссякаемый — гулямовский — юмор.
…Таким и запомнили его сограждане. И таким он оживает перед читателем на страницах книг, которые сегодня трудно счесть и назвать, изданных в разных концах мира на десятках языков.
2
Жизнь поэта запечатлена в его творениях. Справедливо и обратное: все, что вышло из-под его пера, так или иначе порождено и продиктовано действительностью, участием поэта в жизни народа, своей эпохи.
