— Да, я помню, ты не избаловал людей верностью.
— Они того не стоят.
— Бросая доверившихся тебе, ты спокойно глядишь на их гибель.
— Безответственность и безнаказанность — маленькое счастье бога. Да, не подскажешь ли, претендующий на всезнание, кто из олимпийцев еще намерен вмешаться в эту битву?
— Возможно, Зевс, как это часто бывает, неожиданно и в решающий момент.
— А еще?
— Еще? Быть может, известная тебе сероглазая богиня, не вступающая в схватку первой, но не знающая поражений.
Пламя горящих садов опадает, угасая в золе и пепле. Только теперь видно, что начинает светлеть горизонт.
— Бродячие поэты сложат об этой битве поэмы, — говорит белокурый бог. — Несчастные в сущности люди, их участь не лучше участи рабов, добывающих серебро на рудниках. Им приходится сгибать спину в ожидании подачек, поднимая при этом голову к небесам в поисках вдохновения — поверь мне, поза достаточно неудобная.
— И с чего же, ты думаешь, они будут начинать?
— Издалека. Чем длиннее поэма, тем больше вечеров можно будет ее петь, и тем позже, попрощавшись со щедрым хозяином, придется идти через холод и дождь искать другой гостеприимный очаг.
Один из запряженных в колесницы коней бьет копытом.
— Итак?
— Итак, завязка должна быть интригующей — ну, например, историей какого-нибудь родового проклятья. Проклятье рода фиванских царей. Чем не тема? Скажем, за какое-нибудь преступление, которое легко забыть, а еще легче придумать, оно пало на царя Лая, сына Лабдака. Он, как известно, не имел детей — чем не печать божественного гнева?
Воинственный фракийский бог смеется, тряся продетой в левое ухо серьгой:
— Насколько мне известно, Лай просто избегал своей жены, предпочитая отдавать свою страсть молоденьким мальчикам. Он даже дал этим начало популярному фиванскому обычаю.
— Ты знаешь, Арес, — говорит белокурый бог, — пожалуй, подробность насчет мальчиков могла бы понравиться поэту, но она не везде была бы принята. И разве это начало для поэмы? Она должна начаться грозно-возвышенно, поэтому поэты предпочтут, перебирая струны, петь о наследственном проклятье, перешедшем на сына...
— Которого Лай не имел.
— Вот тут-то и появляется Эдип. У людей коротка память, особенно на вещи неприятные. Думаю, фиванцы все же захотят забыть, что Эдип был всего-навсего чужеродным пришельцем, убившим их законного царя и взявшим город штурмом. Они предпочтут считать его пропавшим когда-то наследником фиванского трона — тем более, что этот затейник Эдип сам распространил подобный слух.
