и еще одну, в которой мне нравилось особенное произношение слов, взятых из Книги Чисел:
А в де-е-е-нь, а в де-е-е-нь, а в де-е-е-нь, а в день,
А в де-е-ень субботний,
А в де-е-е-нь, а в де-е-е-нь, а в де-е-е-нь, а в день,
А в де-е-е-нь субботний,
А в де-е-е-нь субботний
Двух невинных годовалых овечек,
А в де-е-е-нь субботний
Двух невинных годовалых овечек.
Ой-вэй-ой-вэй-йе-йе-ай,
Йе йе йе йе йе йе йе йе йе йе йе.
И две десятых муки
В приношение, разведенных в елее,
В приношение, разведенных в елее,
И во-о-о-о-зли-иии-яние-е-е при не-е-ем,
И во-о-о-о-зли-иии-яние-е-е при не-е-ем.
В Библии, в самой Книге Чисел, последние слова этой песни звучат коротко: «И возлияние при нем»[33], — но хасиды, приходившие к дедушке, выпевали их именно так, а мне хочется соблюсти точность.
Эти хасиды приходили к нему даже через много лет после того, как он их учил садоводству. Каждый год в канун праздника Песах в наш дом обязательно заявлялись двое гостей из Кфар-Хабада, бороды и пейсы которых напоминали мне выцветшие фотографии дедушкиного отца и казались страшно чужими на человеческом фоне Нагалаля, и всегда приносили бутылку «машке» и сохранную мацу[34] как специальный подарок к празднику.
Дедушка Арон радовался их вниманию, и беседе, и пению, и «машке», которые сопровождали визит, но вполне умеренно, не более того. Как я уже говорил, он не особенно соблюдал заповеди. Если он что и соблюдал, так это именно их несоблюдение. Кстати, он также терпеть не мог распространенный среди хасидов, да и вообще среди евреев, обычай размахивать своей родословной — каким-нибудь праотцом, который был важным раввином, — и это свое отвращение передал своим детям. Моя мама, услышав, как кто-нибудь похваляется, что один из его предков был адмор, или праведник, или хахам-баши, или гаон[35], замечала со сдержанной насмешкой: «Мы тоже не просто люди — мы свой род ведем от пражского Голема».
Что же до хабадской сохранной мацы, то она, конечно, украшала наш пасхальный стол, но у нас и в этот вечер ели хлеб, выпеченный бабушкой. Она пекла его в глиняной, с жестяной трубой, арабской печи, которую Беня еще подростком соорудил под стеной коровника. Топили ее сухими ветками. Раз в неделю дедушка Арон замешивал тесто в большом тазу, и бабушка Тоня формовала из него буханки, ставила их всходить, а сама пока разводила огонь, докрасна раскаляла печь и потом пекла в ней — даже на Песах — совершенно великолепный хлеб.
— Вечером в Песах мы едим мацу, делаем седер, все, как положено, — объясняла она, — но ведь в остальные дни праздника нужно работать, а какая же работа без хлеба!
