— Нафталином пахнут. Мои помидоры воняют нафталином.
Будь это в другой раз, врач бы рассмеялся, но сейчас он так нервничает, что улыбка превращается в гримасу.
— Что с вами, доктор Сидоню?
— Беспокоюсь о пропавших документах.
— Найдутся, доктор. Как только перестанете искать, тут же и найдутся. Если только на улице кто-нибудь не спер…
— Воровская страна.
— Как вы сказали?
— Я ничего не говорил.
Португалец поник, его не узнать. Стоя у стены, он обшаривает глазами каждый уголок спальни. И снова — коварная мысль о снадобье, способном решить все проблемы.
— Знаете что, Бартоломеу? Думаю, вы правы. Надо выписать вам новые лекарства. Устроить, так сказать, шоковую терапию.
— Шоковая терапия? Не нравятся мне эти слова, доктор, что-то в них такое воинственное.
— Меня беспокоят эти ваши головокружения, забывчивость…
— Какая еще забывчивость?
Оба молчат. «Козел черномазый», — думает португалец. И мгновенно раскаивается. Что за расистские замашки? Как можно вообще такое помыслить? Похоже, лучше пойти пройтись, нервы проветрить. Тут он слышит, как больной цедит сквозь зубы что-то несусветное:
— Мезунга ва матудзи[3].
— Что вы сказали?
— Это я на своем языке.
— Ваш язык — португальский.
— Что-что, господин доктор? Ини нкабе пива, тайу[4].
— Извините, я не то имел в виду. Но почему вы перестали говорить со мной по-португальски?
— Потому что я не знаю, кто вы такой, доктор Сидоню.
От плотного напряженного молчания комната, кажется, становится меньше. Бартоломеу говорит, отвернувшись, не глядя в глаза иностранцу:
— Сегодня ночью вы мне снились… Вы слышите меня?
— Да, я вас слушаю.
— Мне снилось, что вы входите ко мне в комнату. В руках у вас шприц. Потом, когда вы подошли ближе к свету, я понял, что это не шприц, а пистолет.
— Пистолет?
— Фантастика, правда, доктор?
— Весьма странно.
— А может, и не так уж странно: ведь ваши предки когда-то явились сюда с пистолетами и ружьями убивать нас, африканцев.
— У меня с теми людьми не больше общего, чем у вас.
— Спокойнее, доктор, не нервничайте. Это исторический факт…
— Извините, дорогой мой, но я очень устал. Час поздний, не до исторических фактов. Пойду я, пожалуй, к себе в пансион.
Сидониу ждет, что Бартоломеу даст ему пройти, но тот и не думает отходить от двери.
— Будьте добры, выпустите меня. Мне надо идти, Бартоломеу.
— Видите? Опять всплывает прошлое. Как вы меня назвали?
— Как я вас назвал? Я назвал вас Бартоломеу. Разве не так вас зовут?
— Меня зовут Бартоломеу Аугушту Одиноку. Не просто Бартоломеу. Вы никогда не называете меня Бартоломеу Аугушту Одиноку.
