— Я вообще больше ничего не собираюсь говорить.
— Ага, значит, ты опять решила спрятаться в свою раковину, — сказал он, беря ее за узкую кисть. — Ты не доверяешь мне?
— Я не собираюсь больше ничего говорить, — повторила она. — И можешь передать своим родителям, чтобы они меня не допрашивали!
Ему стоило усилия сдержаться.
— Тебе нужна помощь, Соня. Если ты смогла рассказать это только мне, может, тебе стоит поговорить с психологом? Ты слишком долго держала все это в себе. И эта тайна ожесточила твое сердце.
Она покосилась на него:
— Мне и сейчас не стоило рассказывать. Я старалась не думать о тебе, но ты подбирался все ближе и ближе…
— Надо заметить, это происходило с обеих сторон. — Он выдержал ее взгляд. — Теперь для меня все сразу стало на свои места. Представляю, как это ужасно — все время жить под угрозой, что тебя могут найти.
— Ласло виноват в смерти моих родителей. И он заплатит за это!
«Каким образом?» — подумал Дэвид.
— Вернись к реальности, Соня! Если Ласло пошлет к тебе своего человека, это будет профессионал. Вот поэтому тебе и нужно уйти отсюда.
Она подняла подбородок и с вызовом посмотрела на него:
— Куда, Дэвид? В твою квартиру? В твою постель?
— Давай сейчас прекратим это! Тебя что, когда-нибудь принуждали к сексу?
— Мужчины бывают очень жестоки. — (Он застонал, боясь услышать, что она может еще сказать.) — Ответ на твой вопрос — нет. Я, и ты не ослышался, — девственница.
Несколько секунд он не мог сказать ни слова. Она говорила правду? Эта изумительно красивая двадцатипятилетняя женщина с манерами недотроги и в самом деле ни с кем ни разу не была близка?
— Не знаю, верю ли я тебе? — медленно произнес он. — Не понимаю, как ты могла обойтись хотя бы без пары романов.
Она вскинула брови и презрительно посмотрела на него:
— Двадцать пять — совсем неплохой возраст для девственницы. Я отдам себя только тому, кого полюблю.
— Ради собственного оправдания должен заметить, что ты вела себя со мной как очень страстная женщина. Маркус хотел, чтобы ты стала его женой. Ты сказала ему, что ты девственница?
— Это было не его дело! — отрезала она. — Это касается только меня.
Он отчаянным жестом поднял вверх руки, словно желая крикнуть: «Ну все, хватит!»
— Эти люди… твои родственники, они знали об иконе?
Она покачала головой:
— Конечно нет! Они думали, что икона пропала вместе с остальными ценностями. Но я сама была ценностью. Шестнадцатилетняя девочка. Такая хорошенькая… Хорошенькие женщины всегда ведь желанны, верно?
