некой точки на диаметре орбиты с которой эта скорость кажется одинаковой воображаемому зрителю (как было весело его воображать: заскорузлый старикашка, с медным треугольником в руке, со слезящимися глазами, уютно коснеющий в самообмане). Коперник, потрясенный ловким трюком Птолемея, пресловутую точку на диаметре отринул как кощунственную неуклюжесть, однако, тщась ее заменить, не нашел ничего лучшего, чем комбинация из пяти равных эпициклических движений, наложенных одно на другое. И все же то был умный, изысканный маневр, притом прелестно спасавший принцип. Но неужто его предшественники, поражался Кеплер, все это принимали за чистую монету? Вопрос его томил. Или благородство врожденное, какого самому ему не дано, ставит человека выше опытного знанья? И эта его погоня за формами физической природы есть лишь плебейство непоправимое, не более того?
Как-то субботним вечером в кабачке Клейнсайта он встретил Йеппе с итальянцем. Те подцепили где-то двух дворцовых слуг, одноглазого громадного серба и низенького, вертлявенького парня из Вюртемберга, который уверял, что воевал в венгерскую кампанию вместе с Кеплеровым братом. Звали его Крамп. Серб порылся у себя в гульфике, откопал флорин, заказал шнапса на всех. Скрипка запиликала, три шлюхи загнусавили похабно, пустились в пляс. Крамп на них покосился, сплюнул: «Заразные все, знаю я их». Зато серб таял, масляно оглядывал скачущих баб единственным зеленым глазом, стучал кулаком об стол в такт джиге. Тут и Кеплер заказал шнапс на всех.
— Эге! — хмыкнул Йеппе. — Господин математик нынче разгулялся. Никак хозяин жалованье выплатил?
— Вроде того, — ответил Кеплер и вдруг себя почувствовал весельчаком, повесой.
Сели за картишки, снова пили. Итальянец был в черном бархатном камзоле, в мягкой шляпе. Кеплер его застукал на том, что тот сунул в рукав валета. Выиграл, ясное дело, осклабился, глядя на Кеплера, потом потребовал джигу, встал, вместе с шлюхами пустился в пляс. От их скачков бросало в дрожь свечное пламя. «Веселый малый!» — приговаривал Йеппе, а Кеплер кивал, осоловело ухмыляясь. Танец стал общей свалкой, как-то вдруг всех выкатило под звезды. Одна шлюха повалилась навзничь, дрыгая толстыми ногами. Кеплер, привалясь к стене, смотрел, как похотливый танец кружит в луже света, льющегося из окна кабака, и вдруг — ниоткуда, отовсюду сразу, от скрипки, от дрожания свечей, от топота, круженья, из пьяного глаза итальянца — пришел к нему обрывок мысли. Ложно. Что — ложно? Да тот принцип. Одна шлюха его облапила. Да-да, вот оно, вот! Принцип равной скорости — он ложен. Ему это показалось забавно, отвернувшись, он рассеянно склонился над канавой, и — сразу спало с души. Крамп тронул его за плечо: «Слышь, друг, если колечко к горлу подопрет, ты его не выблевывай, оно из задницы пожаловало». Где-то за спиной смеялся итальянец. Ложный, ох, Господи, ложный принцип, да!
