— А хороша, да?
— Да-да, — бормотнул он, уставясь в одну точку и трепеща, как бы дама снизу не услышала. — Вполне, э-э, хороша.
Обердорфер, искоса шепча, как дурной чревовещатель, клонил большое, тряское лицо, покуда чуть совсем не придавил Кеплерово ухо. — Вдобавок и богата, говорят. — Молодая дама приостановилась и нагнулась, шумно восхищаясь бледным надутым мальчиком в бархатах, но тот упрямо отворачивался, цепляясь за руку няни. На всю жизнь Кеплеру запомнится сердитый этот Купидон. — Папаша, — шипел доктор, — владеет землями, знаете ли, на юге. Говорят, кругленькую сумму ей откажет. — Он еще более понизил голос. — Разумеется, кое-что ей перепало и от ее… — запнувшись, — ее покойных… э-э-э… мужей.
— Ее?..
— Мужей, да. — Доктор Обердорфер прикрыл крошечные глазки. — Весьма прискорбно, весьма прискорбно: дважды вдовица. И такая молодая!
И вот тут до него дошло. Покраснев, он испуганно отпрянул вниз на одну ступеньку. Вдова ему кинула всполошенный взгляд. Доктор говорил:
— Зовут ее Барбара Мюллер — урожденная, хм, Мюллер.
Иоганнес удивленно глянул на доктора, и тот кашлянул:
— Шутка, прошу прощенья. Семейство ее Мюллер — Мюллер фон Гессендорф, — и, по странному совпадению, такова же фамилия ее последнего, самого, да, покойного супруга… — и, невесело хмыкнув, смолк.
— Да? — он пробормотал, уклоняясь от влажного докторского взгляда, и вдруг услышал собственный голос: — Но она толста, пожалуй.
Доктор Обердорфер дрогнул, но тотчас, отважно осклабясь, возразил со слоновьей грацией:
— Пухленькая, милый Кеплер, пухленькая. А зимой так холодно, э? Ха. Ха-ха-ха.
И, твердо ухватив Кеплера под локоть, повел вверх по ступеням, в укромный уголок, где лощеный, угрюмый щеголь, смерив Кеплера надменным взглядом, сказал: «Ну что же, сударь мой», — так, будто он, Йобст Мюллер, это репетировал.
Так началась долгая, путаная, невеселая история его женитьбы. С самого начала пугала его эта пухлая молодая вдова. Женщины для него были — чуждая страна, и языком ее он не владел. Как-то ночью, тому четыре года, проездом в Вайльдерштадте, продувшись в карты, он, чтоб отвести душу, сошелся с тощей особой, девицей, как его удостоверяли. То был единственный его любовный опыт. Потом шлюха хохотала, пробовала на мелкий желтый зубок монету, которой он с нею расплатился. Однако, вне самого акта, этих бешеных лягушачьих бросков к краю водопада, чем-то тронули его узкие бедра, хлипкая грудь, пышная роза, пробивающаяся из-под костей. Она была его
