На облучке экипажа с кожаным верхом сидит кучер с брезгливо отвисшей губой, что-то бормочет себе под нос; он мог бы быть контрабандистом от случая к случаю или — тоже от случая к случаю — скупщиком краденого; в узкие щели темных мясистых век он косится назад: что в этом человеке такого особенного? Может, он больше всех преуспел в знании, хотя бы щепотка которого есть даже в том кислом, как уксус, еврее, в том хилом, сутулом коробейнике, что, положив на плечо шест с вывешенной на нем заячьей шкуркой, бредет по грязному тракту; и есть в самом кучере, хоть знание это тонет в хоровом храпе семьи под низким потолком комнатенки с белеными стенами. Ему Бог тоже нужен, пускай не всегда, а в основном по утрам, когда отягощенный заботами взгляд его поднимается над спящими, чтобы просить указаний к грядущему дню, дню, который будет таким же, как вчерашний.
Может быть, раввин ведает, что следует делать; может быть, он проникает взором в пламень знания, вокруг которого расходится дым истины. Истина нужна, чтобы было за что уцепиться, когда под ногами евреев уже занимается дом, который был подожжен после буйного погрома, и теперь выход из-под пылающих балок может указать лишь мысль Бога. Всевышний нужен, чтобы освятить его присутствием время от совокупления до омовения рук, от свежих фруктов до винопития, чтобы быть для них столпом огненным среди обид и притеснений.
В первой повозке сидит мой дед, который думает иногда: Бог живет в его душе, даже когда он ползает по полу на четвереньках, а внуки прыгают через него. Дедушка и раввин — будто два близнеца: лишь они двое видят друг друга. На ничейной полосе между осуждением и одобрением они одинаково уязвимы. Они оба знают: посвящение есть боль, рвущая сердце. Оба до краев полны загадочными словами, фразы их тянутся медленно, словно телеги с пшеницей. Дедушка и раввин узнают друг друга, ибо в них обоих есть та серебристая статуэтка, изображающая мужчину, что с зажмуренными глазами воспаряет к хозяину всего, пересекая пространство, что разделяет тишину знания и тишину бытия, пространство, что разделяет два ужаса, мост между которыми способна перекинуть лишь смерть. В каре предстателей, напоминающем скотский рынок, два щуплых человека соприкасаются бородами и держат друг друга за плечи, чтоб не упасть. В загадке Бога они обрели друг друга; в улыбке другого каждый находит такое одобрение, полнее которого ему и не требуется. Они будут сидеть в полутемной горнице, в страшной истине познавая друг друга до сути, до самого скелета.
