Она все же нашла в себе силы постучать в дверь. Савита полулежала с закрытыми глазами, откинувшись на большие вышитые подушки, и темные волосы ниспадали ей на плечи, точно пышные лозы бугенвиллеи. Джагиндер сидел рядом на кровати и заботливо кормил ее кашей с ложечки.
Стоя в дверях, Маджи наблюдала за этой трогательной сценой. На миг она вспомнила дочь Ямуну — еще живую, но уже беженку в другой части страны.
— Ma? — сказал Джагиндер и со стуком опустил ложку в миску. — Что-то случилось?
Воздух стал вдруг прозрачным и светлым, переливаясь сотнями красок, словно Джагиндер и Савита уже ощутили всю важность момента — того краткого мига, когда их жизни висели на волоске.
Покачав головой, Маджи стиснула окоченевшего младенца — всего разок, совсем чуть-чуть, но этого хватило.
Савита завизжала.
Маджи увидела широко распахнутые глаза сына и за долю секунды поняла, что смерть младенца — лишь первая весточка грядущего Джаггернаута[57]. Самое худшее — еще впереди.
Джагиндер попытался встать, но оступился. Стиснув зубы, он все же поднялся.
— Айя, — сказал он. Это был не вопрос, а утверждение.
— Несчастный случай, — прошептала Маджи.
Джагиндер уже выскочил из комнаты и понесся с грохотом, наклонив голову и грозно сжав кулаки.
Где-то на другом конце бунгало захныкали близнецы.
— Отдайте ее мне! — закричала Савита и прижала младенца к груди. Спальня огласилась ее воплями.
Маджи стояла рядом, в душе у нее разрасталась бескрайняя чернота.
Она — глава семейства.
Ей плакать нельзя.
Нужно держать себя в руках.
Мизинчик потрясла грубость Маджи, и девочка заперлась в туалете. «Уходи! Уходи же!» Раньше бабушка никогда не отталкивала ее. «Если Маджи меня разлюбит, — подумала Мизинчик, — у меня больше никого не останется». Кто бы ни прятался в ванной (а Мизинчик не сомневалась, что там таится нечто), он уже отдалил ее от бабки. Больше всего на свете девочке хотелось перекинуть мост через эту пропасть, чтобы все стало, как прежде. Но Маджи так себя повела, что Мизинчик больше не задаст ей подобных вопросов.
— Эй, Мизинчик, — послышался голос за дверью.
Она затаила дыхание. Двери в бунгало закрывались не только по расписанию, но и на время: двадцать минут на опорожнение кишечника, двенадцать — на мытье и десять — на прочие туалетные надобности. В общей сумме — сорок две минуты уединения в день, и ее лимит как раз исчерпался.
— Что ты там так долго делаешь? — закричала Маджи уже ласковым, усталым голосом.
