Мы минут десять передохнули, и доктор велел мне снова приниматься за работу. Я все пыталась рассказать ему о Шарлотте и о том, в какую беду мы попали, но он, даже слушая меня, думал, я уверена, только о предстоящем представлении. Он то и дело вскакивал, принимаясь описывать только что придуманный им фокус, и заставлял меня немедленно в нем поучаствовать, а потом повторять и повторять без конца, пока все у меня не начинало получаться блестяще. И уже к вечеру я была совершенно убеждена, что попала в руки к одному из самых сложных и удивительных представителей рода людского, то есть к гению.
Время пронеслось незаметно среди сменявших друг друга черепов и хрустальных шаров, летающих дьяволов и колоколов судьбы, игральных карт и волшебных сломанных часов. Я нажимала на самые разнообразные ручки и рукояти, что-то без конца включала и переключала (я даже вообразить себе не могла, что в одном-единственном шкафу может быть столько всего!), и наконец у меня возникло ощущение, что если меня раньше никогда и не гипнотизировали, то сейчас-то я точно нахожусь под воздействием гипноза. А когда часы на стене пробили девять, доктор Кадаверецци быстро завернул меня в скатерть, водрузил мне на голову корону, прошептал последние наставления, втолкнул меня в шкаф и закрыл дверцу.
Тьма окутала меня. Я слышала, как собираются зрители. Представление должно было вот-вот начаться.
Поскольку теперь не было никакого смысла даже начинать поиски Люси, я осталась на дороге (хотя бешеные порывы ветра и грозили меня с нее сдуть) и снова повернула в деревню, мечтая поскорее оказаться в нашей теплой кухне. Мама мне очень обрадовалась и долго встревоженно кудахтала над той отметиной, которую хлыст графа оставил у меня на шее. Потом она усадила меня за стол, подала мне тарелку супа, налила вина и снова принялась за работу: она прямо-таки с ног сбивалась — столько в гостинице было постояльцев.
В зале гремели песни, звенела посуда, слышались взрывы смеха и без конца раздавались требования подать еще угощения и вина, да такие громкие, что гремели ставни на окнах. Элиза и Ханнерль бегали туда-сюда как заведенные — в зал с тарелками, полными исходящих паром сосисок, тушеной капусты и клецек, и на кухню с горами пустых тарелок и грязных стаканов, которые, завершив круг, неизменно оказывались в раковине, возле которой я вскоре встала, по локоть погрузив руки и горячую воду. Это было, конечно, гораздо проще, чем скитаться в снегах, как король Венцеслас, тщетно надеясь отыскать какие-то следы Люси. Да мне и думать-то об этом было некогда — то и дело прибывала новая гора грязной посуды и, опасно кренясь, воздвигалась на краю мокрого стола возле раковины, и мне снова приходилось мыть и чистить.
