— Кто вы такие? — оборвала его она. — Библиотека закрыта. Посторонним запрещено…
Она осеклась. Усмешка ее собеседника говорила яснее слов: его мало волнует, запрещено или дозволено что бы то ни было.
— Как вы сюда вошли? — спросила она.
— А вы, госпожа Хольм, что здесь делаете в столь поздний час?
— Вас это не касается!
— Вы слишком задержались. Мы дожидались вашего ухода так долго, как только могли, но вы нас тоже должны понять, у нас ведь работа, госпожа Хольм.
Ей очень не понравилось, что он знает ее фамилию и вставляет в каждую фразу.
— Я закричу… — пригрозила она.
— Кто же вас услышит, госпожа Хольм? Вы прекрасно знаете, что на километры кругом нет ни души, разве не так? Я бы рад отпустить вас, но вы же поднимете тревогу. Да, очень, очень досадно, что вы нас обнаружили… Ах, ну что бы мне открыть эту дверь на какие-то три секунды позже… Мне, право, жаль…
— Меня ждет муж. Если я в ближайшее время не вернусь, он придет за мной.
— Ваш муж уехал на два дня, госпожа Хольм, он вернется только поздно ночью, и вы это прекрасно знаете.
Так оно и было. Откуда этот человек мог знать?
Ее пробрала дрожь.
— Он, поди, к какой-нибудь цыпочке поехал, нашел себе помоложе, а? — осклабился один из сидящих.
— Как пить дать! — хохотнул другой. — Его понять можно!
— А ну, заткнулись! — прикрикнул главарь.
Последовало довольно долгое молчание. Человек с треугольным лицом, казалось, напряженно размышляет, пытаясь решить трудную задачу; потом он проронил:
— Мне очень жаль, госпожа Хольм, поверьте, очень жаль.
Тут она поняла, что ей грозит смертельная опасность, и удивилась, что не испугалась сильнее. Или, может быть, это и был настоящий страх — эта зыбкость сознания, головокружение, это ощущение внезапного перехода в другое измерение, похожее на сон, как если бы мозг, чтоб не подпустить ужас вплотную, воздвигал вокруг себя защитную оболочку.
— Вы ведь любите книги, не так ли?
— Да, люблю, — еле вымолвила она.
— Тогда вам послужит утешением сознание, что они окружают вас в ваши последние минуты… Ну-ка, вы, свяжите ее!
Те двое встали и подошли к ней. От них плохо пахло — немытым телом и потом. Один заставил ее встать на колени и завел ей руки за спину. Другой стянул веревкой запястья.
— Больно, — простонала она. — Прошу вас… Я ведь вам в матери гожусь…
Он пропустил ее мольбу мимо ушей, и она поняла, что на сострадание рассчитывать не приходится. Ее повалили на бок и связали лодыжки. А конец веревки обмотали вокруг дубовой стойки и закрепили надежными узлами. Она не сопротивлялась. Что толку? Они были вдесятеро сильнее. Кричать тоже не стала. Она была женщиной глубоко верующей. И сейчас закрыла глаза и стала молиться.
