— Нет, не доволен.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я хочу сказать, что он пристроил меня в эту артель потому, что больше нигде не хотели брать калеку. Они меня взяли ради отца, чтобы сделать ему приятное. Но от меня там никакого проку. Убиваю время, как могу: где пустой ящик передвину, где веревку сверну, повешу на место чью-нибудь куртку, делаю вид, что работаю, а все делают вид, что так и надо. Все, что от меня требуется, — это чтоб я не путался под ногами и не слишком всем мешал. Я стал виртуозом в искусстве изображать деятельность, ничего не делая. Ты знал, что денег мне не платят? Нет? Не знал? Что ж, теперь знаешь. Мне только поесть дают в полдник. А зачем платить парню, от которого пользы никакой? Мне стыдно, Алекс. Ты знаешь, каково это, когда стыдно? Когда горе — да, это ты знаешь, а когда стыдно? Я как малыш, которого уверяют, что он молодец, потому что помогает папе мастерить: «Спасибо, сыночек! Что бы я без тебя делал!» Только я-то уже не маленький и не могу больше выносить эту комедию. Для родителей я обуза с пяти лет, с тех пор как это треклятое колесо по мне проехалось. Так что вот. Ты не хочешь знать, сколько этот типчик мне отвалил, но я тебе все-таки скажу. Он мне отвалил ровнехонько сорок тысяч крон. Сперва сказал — двадцать. А я сказал — тридцать, и он согласился. Тогда я сказал — сорок! Внаглую. И он заплатил. Вот они, у меня в кармане. Показать?
Алекс разинул рот.
— Сорок тысяч!
— Как одна копеечка. Это вознаградит моих родителей за все огорчения, которые я им причинил за эти годы. А я повидаю мир — все-таки развлечение, я же нигде никогда не был.
— Прости, — пробормотал Алекс. — Я не хотел…
— Да ладно, — оборвал его Бальдр, глаза у которого теперь по-новому блестели. — Я на тебя не в обиде. А за меня не бойся. Я вернусь.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю.
— А, ты это… ты видел? Это было… то?
— То самое. Очень четкая картина. Иногда они бывают расплывчатые, тогда я предпочитаю про них не говорить. Но эта была четкая. Я увидел, как вхожу в дверь, крепко держась на обеих ногах, и смеюсь во всю глотку. И все кругом смеются. А на двери — кованое железное «П», в смысле — «Пулккинен». То есть это наша дверь.
Ярость Алекса уже утихла. Он и хотел бы еще поспорить, но решимость Бальдра казалась непоколебимой.
— Родители тебя ни за что не отпустят, — все-таки сказал он в надежде его переубедить.
— Я их поставлю перед фактом. Однажды утром они проснутся, а хромого дармоеда нет. А вместо него — сорок тысяч крон.
