— Нет, — наконец сказал он. — Не лучше.
Врач позвал кока и что-то тихо сказал ему. Тот удалился и вскоре вернулся с несколькими консервными банками. Макдональд отобрал три.
— Мясо, — донесся до Гаса его голос. — Давай понемногу, чтобы его не вырвало.
Страх придал Гасу смелости.
— У него чахотка? — спросил он. — Да?
Ответ он прочел на лице Макдональда.
Подошло Рождество. Двадцать первого декабря капитан пригласил Гаса сходить с ним в обсерваторию. Там Крозье показал Гасу на печку, в которой мерцали угасающие угольки, и он принялся раздувать огонь, подбрасывая куски антрацита.
Крозье, в штанах из тюленьей кожи и шапке из собачьего меха, сел на ящик и собрался снимать показания с приборов. Термометр показывал десять градусов ниже нуля.
— Тепло у нас здесь, Огастус, — сказал он.
— Да, сэр, — согласился Гас.
— А на родине сейчас в церковь ходят, печки топят… Твоей маме, наверно, трудно будет без тебя?
Гас как-то не задумывался об этом.
— Братишка поможет, — сказал он. — Ему уже шесть лет.
Крозье улыбнулся:
— И все же, думаю, ей не хватает такого помощника, как ты.
Гасу как-то не верилось, что мать может скучать по нему. У него было четыре брата и три сестры. Два старших брата, как и он сам, ходили в море. Сестры в свободное от школы время собирали тряпье и сносили на продажу. После гибели отца их семья встречала Рождество в нищете и скудости.
— Ты рад, что пошел с нами в плавание, Гас?
Странный вопрос, подумал мальчик. Мужчины, тем более моряки, никогда не задают друг другу подобных вопросов. Большинство только жалуются — на отсутствие света, на крыс, на холод. Или поют, когда в хорошем настроении. Соревнуются в беге, когда им позволяет Крозье. Матросы помогают товарищам выполнять самую тяжелую работу. Но никогда не спрашивают друг друга, довольны ли они.
— Да, сэр, — ответил Гас. — Очень рад.
Джон Торрингтон умер первого января.
Новогоднюю ночь Гас провел с ним. Торрингтон лежал на кровати, которую поставили специально для него, что расценивалось как великая привилегия, ибо кровати полагались только офицерам. Рядом горели две масляные лампы. На груди Торрингтона лежала закрытая Библия.
— Тысяча восемьсот сорок шестой, — проговорил он. — Мне исполнится двадцать один.
Торрингтон повернул голову. У Гаса защемило сердце при виде осунувшегося обескровленного лица друга.
— У тебя есть подружка, Гас? — спросил Торрингтон.
Гас покраснел:
— Нет, сэр.
— И у меня нет. — Торрингтон нащупал руку мальчика.
