До прихода штурмовиков оставалось полчаса. Зернов вызвал шофера и, накинув на плечи реглан, вышел из дому. Вездеход ожидал у дверей. Генерал распахнул дверцу и тяжело опустился на сиденье.
— К Василевичу!
Подпрыгивая на ухабах, вездеход помчался по широкой профилированной дороге, оставляя за собой непроницаемое облако пыли. Минут через пятнадцать сержант Оверко лихо свернул на проселок и скоро въехал на полевой аэродром. Миновав землянку командного пункта полка, над которой возвышалась тонкая радиомачта, Оверко убавил скорость и, вопросительно посмотрев на генерала, стал тормозить. Под скатами глухо зашуршал гравий.
— Стоп, Оверко! — крикнул Зернов. Выйдя из машины, он, прихрамывая, направился к взлетной полосе, где виднелась фигура командира полка.
— Ну как? — отрывисто спросил он подполковника.
Василевич отрапортовал и поглядел на ручные часы.
— Сейчас возвращаются. Через восемь минут, если все нормально, должны садиться.
— Вот именно, если все нормально, — придирчиво повторил Зернов. — А как по-вашему, Мочалов вернется?
Василевич поднял на командира дивизии узкие, восточного разреза глаза.
Если бы можно было написать на бумаге мысль, выраженную в этих глазах, она, вероятно, выглядела бы так: «Зачем вы спрашиваете, товарищ генерал! Вы не хуже меня знаете, что летчики посланы на опасное задание. Шансов на благополучное возвращение из ста только тридцать, если не меньше». Зернов прекрасно понял эту мысль и поэтому одобрительно кивнул головой, когда подполковник Василевич произнес совершенно другие слова:
— В Мочалова я верю, способный летчик. Правда, молод, но мастер атаки подлинный. Не каждый в нашем полку сравнится с ним по технике пилотирования. — Сделав небольшую паузу, Василевич спросил: — Кстати, знаете ли вы его историю, товарищ генерал? У парнишки тяжелое горе: фашисты расстреляли его родителей. С тех пор он и стал таким, вроде как мрачноватым немного. Молчит, своим горем почти не делится. А в бой рвется, не удержать.
— Может, это и хорошо, что не делится, — в раздумье произнес Зернов. — Большое горе человек вначале должен пережить один.
— А вообще вы не смотрите, что он молод, — продолжал командир полка, — этот вылет у него по счету восемьдесят пятый.
Генерал слушал подполковника рассеянно, но слова Василевича как-то сами собой укладывались в сознании. «Один, — думал Зернов, — погибла семья… Как все нелепо складывается иногда в жизни: у него родители, а у меня сын, единственный сын».
