Два щелчка и удовлетворенный голос Адама:
— Почему ты не могла сделать такое лицо раньше?
Рут оказалась подарком для фотографа. Абсолютно не нуждаясь ни в каких указаниях, она сразу же приняла изящную позу, и плохое настроение Адама тут же испарилось. Он делал снимок за снимком. С Йеном все было гораздо сложнее: он то хмурился, то скалился, как мартышка, то засовывал руки в карманы, то принимался ковырять пол носком ботинка. Наконец суровое испытание для него закончилось, и место под лампами занял его отец, искоса глядя в объектив и улыбаясь.
Адам бесстрастно осмотрел его и констатировал:
— Знаешь, ты поправился.
— Я сбросил почти три фунта! — обиделся Колин. — Неужели не заметно?
— А ты надень свой килт — тогда все заметят, — хихикнул Адам. — Тебе уже сколько? Сорок?
— Да ты что, приятель! Мне до этого рубежа еще четыре года.
— Я так и думал, — фыркнул Адам и расправил плечи, будто бы хвастаясь своим поджарым и стройным, как у юноши, телом.
После этого проявления язвительности со стороны одного и обиды со стороны другого я не поверила своим ушам, когда через несколько дней услышала, что лучший тенор хора заболел, Адам, боявшийся сорвать концерт, попросил Колина о помощи и тот согласился, однако при условии, что его инкогнито не будет разглашаться.
— В этом он весь, — сердито проворчал Адам. — Я и не собирался ничего разглашать.
— Как же тебе удалось пересилить себя? — поинтересовалась я не без некоторого злорадства. — Ведь ты его так не любишь.
Адам вспыхнул.
— Для хора я могу пойти и не на такое. И если в твоей хорошенькой головке завелись какие-то темные мысли, знай, что все фотографии семейства Камерон, которые я сделал, будут превосходными. Ты убедишься, что я отлично выполнил свою часть работы. А в воскресенье увидим, как Колин выполнит свою.
Да, я знала: каким бы резким и язвительным ни был Адам, в честности ему отказать нельзя. Колин был другим — он выдавливал слезы у восхищенных зрителей без малейших усилий, а Адам всегда оставался настоящим трудягой. Будет ли Колин таким же честным? Или сорвет концерт, ради которого Адам самоотверженно работал целый год?
Адам в это время не отрываясь смотрел на меня, сидя на подоконнике в гостиной своего коттеджа, и вдруг заговорил тихо, серьезно и мягко:
— А ты начинаешь ему симпатизировать, да? Впрочем, он не знает, что такое поражение… Знаешь, я боялся этого с того самого вечера в Лондоне. — В серых глазах читались тоска и боль.
