Население Иджима перебралось в ближайший поселок Шивилиг. Многие перевезли и срубы изб, баньки, сарайчики (строения в Иджиме были добротные, на века), и от деревни почти ничего не осталось. Лишь кое-где столбы ворот, каменные фундаменты, жерди изгороди…
Тогда-то как раз – запоздало, конечно, а может, нет – и потянуло в Иджим Деева. Нешуточно, по-настоящему, всерьез. Сами руки так и просились крутануть баранку на старый участок, туда, где некогда стояла деревня… В один из рейсов Деев свернул, на свой страх и риск оставил «КамАЗ» у берега, по развалинам моста перелез на другую сторону, прошагал три километра по выщербленному, красноватому от выступившей наружу щебенки асфальту. Зачем шагает, он умом и не старался ответить. Просто звало что-то в Иджим, требовало прийти. То ли кусочек детства его, то ли желание увидеть крепкого, уверенного в своей крепости и от этого степенного старика, его дом, его тихих, послушных, тоже крепких детей, всю их дружную, нет, не дружную даже, а какую-то слитую воедино семью. И хоть на деле увидел он лишь безлюдность и брошенность, одичалость, стало все-таки легче…
Заросшей без людских ног превратившимся в лопухи подорожником тропинкой Сергей Александрович спустился к Усу, присел на корточки, глубоко затягиваясь сигаретой, слушал грохот катящейся по камням воды, наблюдал за ее бегом, и от этого однообразного грохота, от вечной, живой, напоминающей рыбью чешую ряби приходила вера во что-то постоянное, неизменное, надежное. А когда вдруг на мгновение грохот изменился, – вода наконец-то сдвинула с места камень и передвинула его своей силой на сантиметр вниз по течению, – Дееву показалось, что наступила мертвая тишина, и она, мгновенная, испугала, и мелькнуло в голове: сейчас все кончится, провалится в черную бездну… сейчас… Но вот камень укрепился на новом месте, на следующую сотню лет опять стал неподвижным, однообразие грохота вернулось, вернулась и вера в постоянное, неизменное. И Деев с благодарностью погладил ледяную, спешащую воду, поднялся, по лопухам-подорожнику возвратился в бывшую деревню, зачем-то поправил обвисший пролет прясел, а потом нехотя, через силу, пошел обратно, к оставленному за три километра отсюда «КамАЗу».
Не только разлад с женой, малородственные отношения со взрослыми детьми, тем более не напряженности на работе, а может, все это, вместе взятое, дополненное чем-то еще, что ощущал Сергей Александрович, ежедневно окунаясь в изменившуюся, неуютную, неприятную жизнь, подтолкнуло его к мысли обосноваться в Иджиме. Мысль, он сам понимал, глупая и несбыточная, детская игра в Робинзона Крузо, но она неотступно тормошила, донимала его, заставляла покупать консервы, инструменты, одежду, набираться опыта в искусстве класть печь, скатывать сруб избы.
