Тут я заметила по охватившей ее дрожи, по сбивчивости ее речи, по блуждающим глазам, по трясущимся рукам, по ее коленям, которые прижимались к моим, по пылкости и неистовству ее объятий, что припадок у нее не замедлит повториться. Не знаю, что происходило со мной, но меня охватил ужас: я вся дрожала, была близка к обмороку. Все это подтверждало мое подозрение, что болезнь ее заразительна.
— Матушка, в какой вид вы меня привели? Если кто-нибудь войдет…
— Останься, — просила она меня глухим голосом, — никто сюда не придет.
Но я старалась встать и вырваться от нее.
— Матушка, — сказала я ей, — поберегите себя, не то приступ вашей болезни снова повторится. Разрешите мне покинуть вас…
Я хотела уйти, хотела — в этом сомнения нет, — но не могла. Я чувствовала полный упадок сил, ноги у меня подкашивались. Она сидела, а я стояла; она потянула меня к себе; я боялась на нее упасть и ушибить ее. Я села на край ее кровати и сказала ей:
— Матушка, не знаю, что со мной; мне дурно.
— И мне тоже, — ответила она. — Приляг, это пройдет, это пустяки.
В самом деле, настоятельница успокоилась, и я тоже. Мы обе были в изнеможении: я опустила голову на ее подушку, она склонила голову на мои колени и прижалась к моей руке. В таком положении мы оставались несколько минут. Не знаю, о чем она думала, я же ни о чем не могла думать: я была совершенно без сил.
Мы обе хранили молчание; настоятельница первая нарушила его и сказала:
— Сюзанна, судя по тому, что вы мне говорили о вашей первой настоятельнице, она, по-видимому, была вам очень дорога.
— Очень.
— Она любила вас не больше, чем я; но вы ее больше любили… Не так ли?
— Я была очень несчастна, она утешала меня в моих горестях.
— Но откуда у вас такое отвращение к монастырской жизни? Сюзанна, вы от меня что-то скрываете!
— Вы ошибаетесь, матушка.
— Не может быть, чтобы вам, такой очаровательной, — а вы полны очарования, дитя мое, вы даже сами не знаете, как оно велико, — не может быть, чтобы вам никто не говорил об этом.
— Мне говорили.
— А тот, кто говорил, вам нравился?
— Да.
— И вы почувствовали склонность к нему?
— Нет, нисколько.
— Как, ваше сердце никогда не трепетало?
— Никогда.
— Сюзанна, разве не страсть, тайная или порицаемая вашими родителями, причина вашей неприязни к монастырю? Доверьтесь мне, я снисходительна.
— Мне нечего доверить вам, матушка.
— Но все же скажите, что вызвало в вас такое отвращение к монастырской жизни?
— Сама эта жизнь. Я ненавижу весь ее уклад, обязанности, которые возлагаются на нас, затворничество, принуждение. Мне кажется, что мое призвание — в другом.
