Американец не слушает, так как француз обращается не к нему. Он глядит на часы и, обнаружив, что время позднее, пора возвращаться, принимается обхаживать Жизель, бросая на нее умильные взоры. Ив и Жаки переглядываются, смотрят на Дюбрейля, снова переглядываются и ничего не говорят. Фраден по-прежнему не пьет, и по глазам его видно, что он мысленно строчит карандашиком, записывает каждое слово маленького француза. Жизель шепчет своему американцу: «Мне хочется домой», но ей кажется, что это говорит какая-то посторонняя женщина, — язык не слушается ее и голос какой-то чужой. Жизель с испугом думает: «Как же я встану? Как пойду? Мне не удержаться на ногах». Хорошо, что американец, по-видимому, чувствует себя трезвым, иначе он не выпил бы залпом еще один стакан виски. Он ее поддержит.
Внезапно открывается дверь. Что случилось? Они ведь в море! Впрочем, явись сюда сам китайский император, Жизель почти не удивилась бы — и все это от виски. Впервые она так пьяна. А много ли она выпила? Но после первого же глотка алкоголь завладел и ее мозгом, и волей, все прибрал к рукам, как жадный, наглый завоеватель. Жизель почувствовала себя маленькой, беспомощной, совершенно беззащитной — да ей и не хотелось обороняться.
В каюту вошел матрос. Сообщил, что опять подымается буря. Лучше бы вернуться. Жизель с любопытством глядела на Фрадена: внезапно, словно наверстывая потерянное, он выпилзалпом два больших стакана виски. Репортерский огонек в его глазах потух.
* * *
А под утро Жизель проснулась в какой-то зеленоватой душной комнате. С улицы падал красный свет, и ей удалось найти выключатель, зажечь лампочку у изголовья. Сперва она ничего не понимала. Голова такая тяжелая, кажется не поднять ее с подушки, и ни малейшего воспоминания… Но вдруг она рванулась и села на кровати, вытянув вперед руки. Теперь она все знает! И до чего ужасно знать. К сожалению, это даже не воспоминание. От воспоминания можно защититься, как от всякой страшной тайны. У воспоминаний есть увертка. Но она просто знает! Словно удары ножа, пронзили мысли о Жераре, о матери, потом об Алексе и даже о Полетте.
И не было слез. Она встала с кровати и застыла неподвижно, сжав зубы, вся вытянувшись, уронив руки, и все оттопыривала пальцы, словно боялась прикоснуться к себе.
По сравнению с тем, что случилось, все остальное не имело значения. Хотя бы эти деньги, несколько бумажек, которые американец оставил на ночном столике. У нее даже не было желания скомкать их и швырнуть на пол.
