Однако предвижу твое недоумение. О чем же, в сущности, речь? О лицемерии? Или о скрытности, притворстве, лести, лукавстве, коварстве? Ведь качества эти весьма различны. Скрытный человек, например, совсем не обязательно будет льстивым, притворный – коварным и так далее. И неужели все это следует считать лицемерием?
В том-то и дело, что следует. И не только потому, что все эти качества в словаре В. Даля так или иначе увязываются с лицемерием; в том числе даже скрытность, которую Даль определяет как «меньшую степень лицемерия». Беда в том, что эти степени с легкостью переходят одна в другую, и чем незаметнее переход, тем опаснее он для окружающих.
Посмотри, как стремительно и незаметно произошел он в известной басне о Вороне и Лисице. Сначала в ход была пущена лесть, дабы усыпить бдительность Вороны: «Голубушка, как хороша! Ну что за шейка, что за глазки!..» «И, верно, ангельский быть должен голосок!» – это уже не просто лесть, а следующая степень лицемерия, лукавство (голосок-то в клюве вместе с сыром), от которого Лиса тотчас переходит к коварству: «Спой, светик, не стыдись! Что ежели, сестрица, при красоте такой и петь ты мастерица, ведь ты б у нас была царь-птица!» Как видишь, различные стадии лицемерия здесь так точно и органично переплетены между собой, так полно взаимодополняются, так ловко обслуживают злой Лисицын умысел, что... «Сыр выпал – с ним была плутовка такова».
Лицемерие можно уподобить прогрессирующей болезни, первым симптомом которой будет скрытность, а кризисом – коварство, за которым закономерно последует деятельный исход – подлость. Скрытный человек совсем не обязательно будет коварным, хотя доброжелательным мы все же не сумеем его назвать, не рискуя обмануться. Человек, который что-то прячет в себе от других, уже как бы предрасположен к лицемерию; тут нам приходится согласиться с В. Далем. Но коварный, для того чтобы вполне насладиться плодами своего коварства, обязан быть и скрытным, и притворным, и льстивым, и лукавым. Ибо прежде всего он должен скрыть корыстный расчет или злой умысел, возникающие на соответствующих стадиях «болезни лицемерия».
Без этих расчета и умысла лицемерия в собственном смысле слова еще нет. Поэтому человека, который обманывает тяжелобольного, улыбается и бодрится возле его постели, вместо того чтобы огорчаться и сострадать, мы назовем не лицемером, а притворой, обманщиком, но обманщиком из самых добрых побуждений. Иное дело, если за этим обманом скрывается корыстный расчет или злой умысел. Представь себе, твой друг неожиданно стал плохо выглядеть: побледнел, осунулся, пожелтел лицом. А ты, вместо того чтобы обратить его внимание на эту явно нездоровую перемену, станешь расхваливать его внешний вид, при этом рассуждая: 1. «Не стану ему об этом говорить, а то еще обидится на меня». Или: 2. «Навру ему, а то он пойдет к врачу, и наша поездка сорвется». Или: 3. «Так ему и надо! Чем красноречивее я ему солгу, тем позже он обратится к врачу и тем хуже ему будет». Это уже будет лицемерием, причем лицемерием прогрессирующим: от трусливой лести (1) к своекорыстному лукавству (2) и, наконец, к коварной подлости (3).
