— Камса… молдаванешти… мы… — Он показал пальцем на себя и на Славу.
На этом исчерпался его запас румынских слов, и оставалось объясняться при помощи пальцев и мимики. Костя добросовестно старался, как было условлено заранее, разъяснить, что они рыбалят с голодухи…
— Голодные! — Он ткнул рукой в живот и сморщился.
Понял его военный или нет, а может, не захотел понять, но он приказал что-то одному из своей команды. Тот притянул лодку за нос к катеру и прыгнул в нее. После этого катер фыркнул мотором и ушел. Румын знаками приказал Косте грести к берегу, а сам развалился на носу, поставив между колен винтовку.
Слава втащил уже бесполезный бредень в лодку и сел на весла, а Костя правил. Оба молчали, хотя Костя злился с каждой минутой все больше: на нелепую затею с бреднем, на себя за то, что поверил в такую ерунду, на Славу, на румынского офицера и больше всего сейчас, в эту минуту, на солдата, который, видимо, моря и не нюхал, если позволяет себе сидеть на носу.
Сжимая одной рукой руль, Костя исподтишка посматривал на солдата, очень похожего в пилотке-рогульке на того, который пытался ограбить его. Косте вдруг захотелось стукнуть солдата веслом по башке и спихнуть в воду. Увы, об этом можно было только мечтать. Хозяином лодки был теперь именно он, солдат, а не Костя и Слава.
Туман разошелся. Показалось солнце. Было удивительно и обидно, что оно такое яркое и веселое. Берег приближался. Уже виднелись полоса наката, крыши домов, крутой откос и деревья бульвара, а справа — обгорелые сваи пристани. Кроме свай, ничего не осталось.
Когда лодка подошла ближе, Костя разглядел парусиновую палатку на берегу, возле нее — сходни, кое-как переброшенные с берега на три-четыре сваи, у сходней — катер, а на берегу — того самого офицера, который задержал лодку. Впрочем, катер ушел, не дожидаясь лодки. На берегу остались два солдата.
Сойдя на берег, Костя сызнова принялся объяснять конвоирующему его солдату, что они — «молдаванешти… камса… мамалыга ну (нет), кушать да — хочется». Солдат слушал с выражением полного равнодушия, почесывал нос и так же точно, как тот, с можары, смотрел не на Костю, а на Славу, вернее — на Славины новые башмаки, которые тот, на свою беду, надел.
Башмаки следовало считать погибшими. Но Слава упрямо не желал этого ронять. Тогда солдат, весело блестя черными, будто покрытыми лаком, глазами, ухватил Славу за ногу, и не понять его уже было нельзя.
Слава вскипел и, кажется, готов был вступить в драку. Костя предостерегающе потянул его за рукав. Пришлось, кроме башмаков, отдать нарядные носочки, которые тоже приглянулись солдату, и — что хуже — складной нож, обнаруженный солдатом в кармане Славы.
