- В Ленинград? - переспросил Долинин. - Да, в Ленинград. Конечно. Приготовь машину! - приказал он Ползункову.
Но Лукомцев остановил шофера, поспешно сорвавшего ватник со стены:
- Не надо! Отвезем на моей.
- Я никуда не поеду, - незнакомым глухим голосом сказала Люба и, казалось, без всякой связи добавила: - Наум Ефимович погиб...
- Солдатов!
Долинин схватил ее за руку, она застонала и, зябко подергивая плечами, вздрагивая, как в малярийном приступе, отрывисто заговорила:
- Мы никак не могли уничтожить Савельева, городского голову. А он наступал и наступал на пас. Нам оставалось только прятаться. Ни о какой боевой работе уже не думали. Каждую минуту ждали конца. Наум Ефимович не выдержал. Прямо днем вошел в Славск, ворвался в дом и в упор застрелил Савельева.
- Наум Ефимович! - воскликнула Варенька. - Как это на него похоже! Его, наверно, уговаривали не ходить?
- Конечно уговаривали! - ответила Люба. - Но разве Наума
Ефимовича уговоришь?
- И его схватили? - спросил Пресняков.
- Схватили? Что вы! На него комендант Славска, полковник Турнер, наступал с пулеметами. Но Наум Ефимович засел в каменной башенке возле моста и отстреливался, пока хватило патронов...
Люба заплакала и сквозь плач едва разобрали ее слова:
- Последнюю пулю он оставил себе...
"Вот она, смерть, достойная жизни! - подумал ошеломленный страшным известием Долинин. - Прощай, дорогой Наум, так и не свиделись". Он потерял неласкового, но близкого друга.
- А что же с тобой? - спросила Варенька, поглаживая покрытые нарывами ледяные руки Любы.
- Со мной? Мучили очень.
Эти слова прозвучали так просто, будто Люба сказала: "споткнулась немножко" или "ударилась в темноте о косяк двери".
- Мы отходили к Оредежу маленькими группками. Одну из них - и я в ней была - окружили немцы. Четыре дня мы непрерывно отстреливались. Потом меня догнали две огромные собаки, затрепали всю, изгрызли. Пока я с ними боролась, подоспели солдаты, подняли, связали. А потом - гестапо... - Она застонала.
- Но как же ты вырвалась, как ты ушла?
- Ночью... Повезли из Славска в Красногвардейск. Со мной везли обрусевшую прибалтийскую немку - почему-то она взорвала офицерское кино в Славске. А почему - не знаю: с нами у нее не было связи. Ее должны были везти еще дальше Красногвардейска - в Псков или даже в Берлин. К высшему начальству. Важная преступница... Ну, вот мы лежали в открытом кузове, как дрова, спина к спине... Чувствую, что она шевелит пальцами, развязывает веревки на моих руках. Я сначала испугалась: не провокация ли, развяжет, а солдаты убьют "при попытке к бегству". Но потом подумала: пусть, лучше уж от пули умереть, чем от петли. Развязала она мне, я - ей. И когда переехали мост через Ижору, вскочили обе и выбросились через борт прямо в кусты. Насыпь там высокая. Скатились по ней вниз, побежали кустами, лесом, благо снег в лесу не очень еще глубокий. Позади стреляли, орали, жгли ракеты. Ведь в кузове пас стерегли два солдата, а в кабине сидел какой-то гестаповский "фюрер" - не разглядела лычек какой. Бежали, останавливаясь только для того, чтобы поесть снегу: жажда очень томила. На одной из таких остановок она мне и рассказала, что взорвала кино: сто сорок убитых, пятьдесят или семьдесят раненых. Мы это уже в отряде знали. Хотела ее порасспросить подробнее, но позади нас стрельба приближалась, мы решили разойтись в разные стороны. Я спросила только, как ее зовут, уже издали она назвалась "Евангелина Берг. Ева".
