И тут удача!
Заместитель директора «Ленфильма» Игорь Каракоз — мой товарищ по университету и по работе на телевидении — неожиданно вызвал меня к себе в кабинет.
— Вот прочти… — он протянул мне толстую папку с надписью «Целина». — Только что вернули из Госкино…
— Зачем же читать, если вернули?
— Со сценарием работал Резо Эсадзе… Они ему не доверяют.
— А мне разве доверяют?
— Тебя они мало знают. Ты «детский» режиссёр. Прочти… Попробуем сделать ещё один заход… Это Головань тебя придумала.
— А кто автор?
— В «Новом мире» печатается… «Русский хлеб» читал?
— Черниченко?! — изумился я.
Ленинградская очеркистка Ирина Павловна Головань была человеком известным и уважаемым в городе на Неве. Почти тридцать лет она проработала главным редактором киностудии «Ленфильм» — до Хрущёва, при Хрущёве, после Хрущёва, но уже недолго. Мужественно отстаивала либеральные позиции ленинградской интеллигенции, которую постоянно упрекали если не во враждебности, то в мелкотемье.
«Мелкотемье» было клеймом и знаменем нашей студии!
И тут вдруг такой замах! Политическое кино — моя мечта времён режиссёрских курсов начала сбываться.
* * *
Ещё в середине 1950-х, окончив Московский университет, мой ровесник, молодой журналист Юрий Черниченко отправился на целину. И в сценарии он со всей возможной откровенностью и беспощадностью описывал обстоятельства освоения этой целины: писал о человеческих потерях, о пресловутых «чёрных бурях», когда земля вставала стеной и улетала за сотни километров. Жёсткий, правдивый сценарий о гиганской авантюре в государственном масштабе. Это была смелая политическая позиция.
Я поехал в Москву.
Юрий Дмитриевич жил на Воробьёвых горах в небольшой квартирке в блочном доме. Курить и обсуждать сценарий мы ходили на проспект Косыгина мимо жилых правительственных коттеджей, вниз асфальтовыми дорожками к Москве-реке.
Он часто раскланивался с местными знакомыми. Те выгуливали породистых собак. Запомнился академик-химик, нобелевский лауреат Николай Николаевич Семёнов, выводивший английского сеттера.
Если мы встречали его утром, он говорил:
— Идём читать утренние газеты… (Имелось в виду обнюхивание всех углов.)
Если мы встречали их вечером, он с серьёзным видом сообщал:
— Идём читать «Вечернюю Москву»…
Черниченко был страстным и стойким борцом и радетелем за советское, русское крестьянство. Вся его публицистика была пронизана острым состраданием к нему. И в своём сценарии он не мог отступить от этой позиции. Нам предстояло при помощи эзопова языка хоть как-то завуалировать какие-то уж вовсе крамольные смыслы, заложенные в сценарии. Владение эзоповым языком было обязательно для любого творческого человека в то время — куда более обязательно, нежели нынче владеть беглым английским! Но беда в том, что мы оба — и Черниченко, и я — были совсем не по этому делу. И потому этот этап работы проходил с мучениями.
