— Чей? — спросил Кляйнцайт.
— Совета по искусству, — ответил толстяк. — На метафорических основаниях. Условия человеческого существования.
— Условия существования толстяков, — сказал Кляйнцайт. Он не хотел этого говорить. Его спровоцировали фруктовые булочки.
— Наглец, — сказал толстяк. — Где ваши друзья и родственники?
— Что вы имеете в виду? — спросил Кляйнцайт.
— То, что сказал, — ответил толстяк. — За то время, пока я здесь, ко всем посетители приходили уже три раза. Всех, кроме вас, кто‑то либо посетил, либо добросовестно презрел. Вы видели, что старого Григгса регулярно не посещают три его дочери, два сына и пятнадцать, а то и все двадцать внучат. Вы видели, что меня регулярно посещает моя жена, мой сын, моя дочь, двое моих кузин и друг. Что вы на это скажете?
— Ничего, — ответил Кляйнцайт.
— Нехорошо, — сказал толстяк. — Я так не играю. Заметьте, я не из тех, кто думает, что иностранная угроза затаилась под каждым кустом. Ничего подобного. Мне безразлично, атеист ли вы или коммунист или какой‑нибудь там цветной. Но я, знаете ли, любопытен. Чем больше я вынюхиваю, тем больше мне хочется вынюхать. Я просто–напросто никогда не насыщаюсь. Вас не посещают, но вас и не игнорируют. В вас что‑то не совсем то, нечто, что не соответствует условиям регулярного человеческого существования, если вы следите за моей мыслью.
— Условиям регулярного существования толстяков, — заметил Кляйнцайт. И опять он не хотел этого произносить.
— Нехорошо, — сказал толстяк. Он вытащил три булочки с сосиской и расправился с ними судебным порядком. — Нет–нет, — проговорил он, при этом из его рта вылетели крошки. — Я явно сильнее вас, а вы просто уклоняетесь. Какие‑нибудь воспоминания детства?
— А что? — спросил Кляйнцайт.
— Припомните одно.
И Кляйнцайт не смог. Все, что он помнил, была только боль от А до В, увольнение, доктор Налив, госпиталь. Больше ничего. Он побледнел.
— Вот видите, — сказал толстяк. — Вы просто не выдерживаете допроса. Вы будто выдумываете все прямо сейчас, экспромтом. Ну да это ничего. Просто я оказался необыкновенно тонким наблюдателем. Никогда не насыщаюсь. Мы оставим это на пока, не так ли?
Кляйнцайт кивнул, сраженный. Он молча лег и, когда кто‑нибудь проходил мимо, отворачивал лицо.
Вновь он оставил госпиталь, направился в Подземку, встал на платформе, принялся читать надписи на стенах, плакаты. БЕЙ ЖИДОВСКОЕ ДЕРЬМО. Энджи и Тим. ЧЕЛСИ. Работа у меня смешная. ОДЕОН. УБОЙ ЕЩЕ НЕ КОНЧЕН.
