— Может и так, — сказала она. — Но мы с тобой слишком большие для минигольфа. Разве только, если гонять по нашим спинам мячики, Отец.
Они посмеялись и в полной тишине принялись за гамбургеры и крафтовские ужины.
Сжавшись в траве, я сидел так тихо, что стал совершенно незаметен и почти исчез. Скорее всего, они вообще обо мне забыли. Я молча смотрел, как сияет в темноте пруда их гостиная. Она была похожа на бесхитростную историю со счастливым концом — милая послевоенная американская готика, когда телевизор еще не успел искалечить американское воображение и не научился прятать людей в домах, удерживая от своих фантазий — во всем их величии.
В те времена люди творили свое воображение подобно домашним пирогам. Теперь наши мечты — американская улица с рядом одинаковых ресторанов. Иногда мне кажется, что даже пищеварение у нас — это кассета, записанная телевизионщиками в Голливуде.
Но как бы то ни было — у пруда я становился все меньше и меньше; все больше и больше растворялся в темноте летней травы, пока не исчез совсем — в 32–х годах, что прошли с того дня и выбросили меня здесь и сейчас.
Эти люди никогда не разговаривали за ужином, поэтому — так я думаю — только минут через десять обменялись несколькими словами о моем исчезновении.
— Куда пропал этот мальчик, Мать?
— Не знаю, Отец.
Они размотали удочки, и, налив в чашки кофе, откинулись поудобнее на спинку дивана — рыболовные лески мирно качались над водой, а гостиную комнату освещал мягкий свет керосиновых электроламп.
— Я его нигде не вижу.
— Наверное, ушел.
— Может, он пошел домой.
