Когда она потребовала от меня уплатить ее долги, впервые в жизни я сказала нет, окончательно и бесповоротно: «Я не швейцарский банк, и у меня нет такой суммы. А кабы и была, я не дала бы денег – ты уже большая, изволь нести ответственность за свои поступки. У меня был лишь один дом, и я подарила его тебе, если ты его прошляпила, это уже не мое дело». Тогда она стала всхлипывать, бормотать что-то бессвязное, начинала говорить одно, умолкала и говорила совсем другое – в ее словах нельзя было уловить ни логики, ни смысла. Это продолжалось минут десять, и, наконец, она вспомнила про свою любимую мозоль - великую вину отца перед ней, про его множество прегрешений, и главное из них – безразличие к ней с его стороны. «За все приходится платить, понимаешь ты или нет?» - кричала она, глядя страшными, пустыми глазами. И тогда, не знаю как это вышло - я все ей сказала. Тайна, которую я поклялась унести с собой в могилу, слетела с моих уст. В то же мгновение я горько пожалела, что не прикусила язык, я готова была отдать все, что угодно, лишь бы вернуть сказанное - но было уже поздно. Слова: «Твой отец на самом деле не был твоим отцом», - уже достигли ее слуха. Ее лицо сделалось бледнее белого. Она медленно поднялась со стула, сверля меня взглядом. «Что ты сказала?» - прошептала она едва слышно. Ко мне, как ни странно, вернулось спокойствие. «Ты все отлично слышала. Я сказала, что мой муж не был твоим отцом».
Что ответила тогда Илария? Ничего, она просто ушла. Она повернулась, и как сомнамбула двинулась в сторону калитки. «Постой! Давай поговорим…» - прокричала я ей вслед отвратительно сдавленным голосом.
Почему я стояла как вкопанная, почему не побежала за ней, почему не сделала ничего, чтобы остановить ее? Потому что я сама окаменела от своих слов. Попытайся понять, я хранила тайну столько лет, так берегла ее – и вдруг проговорилась. В одно мгновение, словно канарейка, в клетке которой не заперли дверцу, слова слетели с губ и достигли слуха того самого, того единственного человека, который ни в коем случае не должен был их услышать.
В тот же день, в шесть часов вечера, когда я все в том же оцепенении поливала гортензии, у калитки остановилась полицейская машина. Мне сообщили об аварии.
Сейчас уже поздний вечер, я должна была отложить письмо в сторону. Я покормила Бака и дрозда, сама поела, посмотрела телевизор. Мой панцирь изношен, мне трудно переживать все это снова. Я должна была отвлечься, перевести дух. Теперь могу рассказывать дальше.
