— Слушаюсь.
Она нарезала морковку так меленько, аккуратно — не то, что я, тяп-ляп.
— Как ты здорово все нарезала-то. Да еще таким тупым ножом — как ты это сумела?
Барбара вытирала тряпочкой доску и стол. Она обернулась.
— А я наточила. — И она указала на большую электроточилку на дальнем конце стола.
— Надо же, эту штуку я и не приметил.
Как можно было ее не увидеть? Но, разумеется, поискать точило мне и в голову не пришло. Вишана, конечно, говорил красиво, но вот в этом все дело, разве нет? Женщина догадается поточить нож, а мужик так и будет строгать тупым, пока сам не порежется.
Тем вечером в комнате для молитв я просто сидел и слушал дождь. Я устал, и все, что случилось за два дня, так и кипело внутри меня: новые люди, непонятные идеи, Вишана и эта долбанная морковка — я смертельно устал от всего этого. Я решил не садиться по-восточному и устроился поудобнее на стуле, как советовал Вишана; вскоре поймал себя на том, что пальцами барабаню по ноге в ритме дождя. Тогда я положил руки на колени, расслабился и стал слушать. В комнате для молитв крыша была стеклянной, и слышна была каждая капля: одни стучали — «кап-кап», другие — «тук-тук», третьи — «дум-дум» — будто вот-вот пробьют стекло. И почему-то я стал слушать шум дождя, стук капель по крыше — не то чтобы вслушивался, я ничего не делал, просто сидел. Порой дождь принимался лить сильнее, порой поднимался ветер, и капли тихо шуршали по крыше, будто на ней возился какой-то зверек.
И мне казалось, что дождь живой и все в комнате словно исчезло, я никого не видел, ничего не слышал. Остались только мы двое — я и дождь.
Холодная. Просто ледяная — моя Лиз. Энн Мари, похоже, не заботило, где я был: на семинаре, на футболе — все едино.
— Пап, привет.
— Привет, доча. Скучала?
— А ты уезжал? То-то я думала, почему тебя не видно. Как успехи? Уже летаешь?
— Очень смешно. Продолжай в том же духе, и тебя позовут в «Фаст шоу» . А где мама?
— Ванную чистит.
Запах хлорки означал только одно: дела плохи. Чудно — когда Лиз выходит из себя, она все заливает хлоркой. Из ванной так и несет. Идешь на запах — а там она, в резиновых перчатках по самые уши, скоблит отверстие в раковине старой зубной щеткой. Когда мы только поженились, я думал, она просто жуткая чистюля. Но потом смекнул, что за хлоркой наступает затишье, а после затишья — буря.
Скрепя сердце, я приоткрыл дверь и заглянул в ванную.
— А вот и я.
Тишина. Только щеткой елозит. Господи, от эмали-то ничего не останется.
