Он все еще рыдал на розовом покрывале, мягком и холодном под его влажной щекой. Он всхлипывал так громко, что не услышал, как открылась входная дверь, не слышал, как мать позвала его, не слышал даже ее шагов по лестнице. Он рыдал, когда мать дотронулась до него, и вжался лицом в покрывало. Он даже весь напрягся и попытался отбрыкнуться от нее.
— Почему, Любимка? — спросила мать, назвав его давним детским именем. — Что случилось?
Он зарыдал еще громче, хотя мать старалась повернуть его лицом к себе. Он хотел, чтобы она беспокоилась. Он не поворачивался, пока она не встала с кровати, и только тогда взглянул на нее. На ней было незнакомое платье — из синего шелка, похожего на бледный весенний свет.
— Милый, что случилось?
Ужас всего этого дня отступил, исчез, но он не мог рассказать о нем матери. Он не мог объяснить, чего боялся, не мог объяснить ужас от того, чего никогда не существовало. Но когда‑то же оно было.
— Зачем ты это сделала?
— Первый теплый день, и я просто вдруг решила пойти купить новой одежды.
Но он говорил не об одежде; он думал о «том разе», о той обиде, что родилась, когда он увидел кровь, об ужасе и немом крике: почему она так поступила со мной? Он думал об обиде на мать, которую любил больше всех на свете. Все эти последние тоскливые месяцы гнев боролся в нем с любовью и чувством вины.
— Я купила два платья и две нижние юбки. Тебе нравится?
— Я их ненавижу! — сердито сказал Хью. — У тебя нижняя выглядывает.
Она дважды повернулась; краешек нижней юбки ужасно торчал.
— Но она и должна быть видна, глупый. Такой стиль.
— Мне все равно не нравится.
— Я в чайной съела сэндвич с двумя чашками какао, а потом пошла к Менделю. Там столько симпатичных вещей, что трудно было оторваться. Я купила эти два платья и — посмотри, Хью! Туфли!
Мать подошла к кровати и зажгла свет. Туфли были на низком каблуке и голубого цвета, с бриллиантовыми блестками на носках. Он не знал, к чему придраться.
— Они больше похожи на вечерние, чем на такие, в которых просто выходят на улицу.
— У меня никогда раньше не было цветных туфель. Я не могла их не купить.
Мать как бы протанцевала к окну; нижняя юбка крутилась под новым платьем. Хью перестал плакать, но все еще сердился.
— Мне не нравится, потому что похоже, что ты стараешься казаться молодой, а тебе уже, наверное, сорок.
Мать замерла у окна. Лицо ее внезапно стало тихим и грустным.
— В июне мне будет сорок три.
Он сделал ей больно; гнев внезапно исчез, осталась только любовь.
