После полудня мы спускались на машине с горы Уэллс и наткнулись на овец. Они, как и мы, двигались по дороге.
Пастух шел перед капотом машины, помахивая веткой и похлестывая ею овец по задам. Выглядел он как молодой сухощавый Адольф Гитлер, только добрый.
На первый взгляд мне показалось, что овец на дороге не меньше тысячи. Было жарко, пыльно, шумно, и застряли мы, похоже, надолго.
За овцами полз фургон, который тащили две лошади. Третья лошадь, под хомутом с бубенчиками, была привязана к повозке сзади. Белая парусина трепалась на ветру, и фургон двигался сам, без погонщика. Его место оставалось пустым.
Наконец пастух Адольф Гитлер, только добрый, согнал с нашего пути последнюю овцу. Он улыбнулся, мы помахали ему рукой и сказали спасибо.
Мы искали место для палатки. Мы проехали пять миль вдоль Дымчатого ручья и, не найдя ничего подходящего, решили вернуться к той поляне на берегу ручья Кэрри, которую приметили раньше.
— Хорошо бы не воткнуться опять в этих клятых овец, — сказал я.
Мы добрались до того места на дороге, где встретили их раньше; самих овец уже не было, но ехать пришлось по овечьему дерьму. Оно размазалось по дороге на несколько миль.
Я вглядывался в окрестные луга за Дымчатым ручьем, надеясь увидеть там овец, но никаких овец не было — только дерьмо на дороге.
Мы как будто играли в игру, изобретенную чьим–то сфинктером, причем заранее было известно, в чью пользу счет. Мы оглядывались по сторонам и ждали, что будет дальше.
Дорога сделала крутой поворот, и овцы взорвались перед нашим носом, словно вспышка бенгальского огня — все та же тысяча овец и пастух, интересующийся, что это еще за хуйня. Такая же точно мысль возникла и в наших головах.
На заднем сиденье у нас валялось несколько бутылок пива. Оно успело нагреться, но не слишком сильно. Можете поверить, мне было ужасно неловко. Я взял бутылку и вышел из машины.
Я подошел к пастуху, похожему на Адольфа Гитлера, только доброго.
— Простите, — сказал я.
— Это овцы, — ответил он. (О, далекий и прекрасный аромат Мюнхена и Берлина!) — Иногда они доставляют неудобства, но что делать.
— Хотите пива? — спросил я. — Простите, мне очень неловко, что приходится снова вас беспокоить.
— Спасибо, ничего страшного, — сказал он, пожимая плечами. Бутылку он положил на сиденье фургона. Теперь оно не было пустым. Прошло много времени, и мы освободились от овец. Словно с машины стащили, наконец, сетку.
Мы доехали до ручья Кэрри и той поляны, поставили палатку, вытащили вещи из машины и сложили их под тентом.
