Рыбалка в Америке | страница 15



Нигде ни слова о том, что форель может умереть от глотка портвейна.


К описанию Верховного Палача: Мы встали затемно. С чем–то вроде улыбки на лице он вошел в кухню, и мы сели завтракать.

Жареная картошка, яичница и кофе.

— Эй, старый ублюдок, — сказал он. — Дай соль.

Удочки еще с вечера лежали в машине, мы сели и сразу поехали. С первыми лучами солнца мы были на дороге, ведущей в горы, и двигались навстречу рассвету.

Лучи скользили по деревьям и напоминали витрину странного неторопливого магазина.

— Симпатичная попалась вчера девчонка, — сказал он.

— Ага, — ответил я, — тебе повезло.

— Дают — бери, — сказал он.

Совиный ручей был небольшим, всего несколько миль длиной, но в нем водилась хорошая форель. Мы вышли из машины и спустились на четверть мили к ручью. Я размотал удочку. Он достал из кармана пинту портвейна:

— Будешь?

— Нет, спасибо, — сказал я.

Он как следует приложился к бутылке, помотал головой из стороны в сторону и сказал:

— Знаешь, что мне напоминает этот ручей?

— Нет, — ответил я, цепляя на крючок желтую и серую наживку.

— Евангелинину вагину — мечту моего детства и покровительницу юности.

— Мило, — сказал я.

— Лонгфелло[18]был Генри Миллером моего детства, — сказал он.

— Это хорошо, — сказал я.

Я забросил удочку в небольшую заводь, по краям которой вертелись водовороты еловых иголок. Они мерно описывали круг за кругом. И не имело никакого значения, что когда–то эти иголки висели на деревьях. В заводи они смотрелись вполне естественно и чувствовали себя так, словно выросли на ее водных ветвях.

После третьего броска я подцепил хорошую рыбу, но она сорвалась.

— Мама родная, — сказал он. — Давай, я покараулю твою рыбу. Картину украли, и нашли у соседей.

Я забрасывал удочку, продвигаясь вверх по течению все ближе и ближе к узкой лестнице каньона. Потом встал на ступеньку так, словно вошел в магазин. В отделе забытых вещей я поймал трех форелей. Он так до сих пор и не размотал свою удочку. Только ходил за мной, сосал портвейн и тыкал палкой в белый свет.

— Отличный ручей, — говорил он. — Напоминает евангелинин слуховой аппарат.

Мы добрались до большой заводи, образовавшейся там, где ручей врывался в секцию детских игрушек. У края прилавка вода походила на молоко, но к середине постепенно превращалось в зеркало, в котором отражалась тень большого дерева. Солнце к этому времени поднялось уже высоко над горами.

Я забросил удочку в молоко и стал смотреть, как поплавок плывет по ветке прямо к птице.