— Как ты могла вот так смотреть в ее глаза и выстрелить?
Я обернулась. Мендес стоял рядом. Он снял маску и шлем, хотя наверняка это было против правил, пока мы не вышли из здания. Я закрыла микрофон рукой, потому что не надо было, чтобы узнали о чьей-то гибели в результате несчастного случая.
— Она вырвала горло Мельбурну.
— Она говорила, что ее другой вампир заставил. Это правда?
— Возможно.
— Почему же ты ее убила тогда?
— Потому что она преступница.
— А кто это умер и оставил тебя судьей, присяжными и…
Он осекся.
— …палачом, — договорила я. — Федеральное и местное правительство.
— Я считал, что мы — хорошие парни.
— Так и есть.
Он замотал головой:
— Ты — нет.
Сквозь все это я чувствовала энергию Каннибала — как звучащую в голове песню, которую никак не заткнешь, и эта песня питалась страданием, ужасом и даже недоумением.
Я уперлась в нее, оттолкнула прочь, но это было как пытаться схватить паутину, через которую бежишь. На коже она ощущается, но чем сильнее ты выдергиваешься, тем больше ее налипает, пока не поймешь, что паук где-то тут и плетет новые пряди быстрее, чем ты рвешь прежние. И надо подавить желание впасть в панику, заорать, потому что он здесь, ползет по тебе, готовый укусить.
Но воспоминание отступило, будто кто-то сделал радио тише. Оно еще осталось, но ко мне вернулась способность думать. Я ощущала в своих руках руки Каннибала, я могла открыть глаза, посмотреть на него, увидеть настоящее вместо прошлого. Не разжимая стиснутых зубов, я сказала:
— Прекрати.
— Еще рано.
И снова меня толкнуло его силой. Как когда тонешь: кажется, уже пробилась к поверхности, и тут тебе прямо в лицо новая волна. Но чтобы не утонуть, главное — не паниковать. Страха я ему не выдам. Воспоминания мне ничего плохого не сделают, я все это пережила наяву.
Я попыталась остановить это воспоминание, но не могла. Потянула на себя руки, которые он держал, и мелькнуло изображение-кадр, как в телевизоре при переключении каналов. Как моментальный снимок Каннибала, его памяти.
Я потянула на себя руки и увидела больше: женщина в его руках, он не дает ей подняться. Она смеется, в шутку вырываясь, и я знаю, что это его жена. Волосы у нее темные, как у него, и загар смотрится на фоне красного шелка. Солнце заливает кровать, Каннибал тянется вниз — поцеловать ее.
И вдруг я оказалась в другой спальне, в темной, с мертвыми. Повернув руки в ладонях сержанта, я погладила ему пальцем запястье — где тоньше всего кожа и ближе всего течет кровь. Мы снова оказались в солнечном воспоминании, где красный шелк на хлопковых простынях, где женщина смотрела на него так, будто он — весь ее мир.
