— Это гостиница «Бочка Амура»? — спросил кавалер у Тапена.
— Да, сударь.
— А господин капитан Ла Жонкьер здесь живет?
— Да, сударь.
— А сейчас он дома?
— Да, сударь, он как раз только что вернулся.
— Хорошо, предупредите его, пожалуйста, что к нему пришел шевалье Гастон де Шанле.
Тапен поклонился, предложил шевалье стул, от которого тот отказался, и ушел в комнату капитана Ла Жонкьера..
Гастон отряхнул снег с сапог, потом с плаща и принялся с любопытством не занятого ничем, кроме ожидания, человека рассматривать картинки на стенах, даже не подозревая, что около печей прячутся три или четыре клинка, готовых пронзить его грудь по первому знаку этого смиренного и любезного хозяина.
Через пять минут Тапен вернулся — дверь комнаты капитана Ла Жонкьера он оставил приоткрытой — и произнес:
— Господин капитан Ла Жонкьер ждет господина шевалье де Шанле.
Гастон вошел в комнату, прибранную и содержащуюся в чисто военном порядке; в комнате находился тот, кого хозяин представил как капитана Ла Жонкьера, и, хотя шевалье не был опытным физиономистом, он увидел, что сидящий перед ним человек или очень хорошо притворяется, или он не такой уж бравый вояка.
Маленький, сухонький, с прыщеватым носом, сероглазый, в широком для него мундире, стеснявшем, однако, его в движениях, пристегнутый к шпаге, длиннее его самого, — таким явился Гастону этот знаменитый капитан, которому Понкалек и другие заговорщики рекомендовали оказывать самое глубокое почтение.
«Человек этот уродлив и похож на церковного служку», — подумал Гастон.
Но поскольку тот уже шел ему навстречу, шевалье спросил:
— Я имею честь разговаривать с капитаном Ла Жонкьером?
— С ним самим, — сказал Дюбуа, превратившийся в капитана, и, поклонившись в свою очередь, продолжал: — А мне соблаговолил нанести визит господин шевалье Гастон де Шанле?
— Да, сударь, — ответил Гастон.
— Условные знаки при вас? — спросил мнимый капитан Ла Жонкьер.
— Вот половина золотого.
— А вот и другая, — сказал Дюбуа.
— А теперь сличим бумаги, — предложил Гастон.
Он вынул из кармана прихотливо вырезанный листок бумаги, на котором было написано имя капитана Ла Жонкьера.
Дюбуа тотчас же извлек из кармана точно такой же с именем шевалье Гастона де Шанле. Бумаги положили одна на другую: вырезаны они были по одному образцу, и внутренние вырезы совпадали тоже в точности.
— Прекрасно, — сказал Гастон, — а теперь посмотрим бумажник.
Сравнили бумажники Гастона и мнимого Ла Жонкьера: они были совершенно одинаковы, и в обоих, хотя они были совершенно новыми, лежали календари на 1700-й год, то есть девятнадцатилетней давности. Это была двойная предосторожность, принятая из-за боязни подделки. Но Дюбуа не было нужды подделывать, он все взял у капитана Ла Жонкьера и со своей дьявольской проницательностью и адским инстинктом обо всем догадался и всем сумел воспользоваться.
