Но больше всех им восхищались сами артисты цирка. Переполняющий их восторг и упоение были тем искреннее, чем более находились под вопросом их место и заработок.
За спиной же Каруселли они плевались и перешептывались:
— Старое пугало! Если бы он не был нашим директором, я наверняка его сейчас освистал бы.
А другие прибавляли:
— И он еще смеет рисоваться! Он, который разбирается в требованиях искусства не больше, чем свинья в серебряных ложках!
В последние годы публика стала-таки выказывать заметное охлаждение. Старый Каруселли это, конечно, заметил, хотя виду не показывал. Газеты больше не упоминали каждый раз в отдельности о его выступлениях, а если и упоминали, то холодно и равнодушно.
Приходилось нанимать клакеров в последние ряды публики, и особенно на галерку, которая никогда не умела следовать приличиям, да и зрители первых рядов не желали сделать больше одного-другого вялого хлопка, несмотря на его многочисленные поклоны.
Все это наполняло горечью душу Каруселли и могло бы, наверное, свести его в могилу, если бы он не утешал себя в одинокие минуты тем, что вкус публики явно ухудшился.
Мишутка появился, чтобы помочь ему.
Он сразу приметил орлиным своим оком, каким кладом будет для него Мишутка. Но, только познакомившись с Мишуткой поближе, он совершенно уверился в том, что именно Мишутка создан стать спасителем его заходящей звезды, светом его старости и зеницей ока.
Ему пришла в голову гениальная задумка научить Мишутку скакать разными аллюрами и носить на себе седло и наездника.
У него самого, естественно, не было на это времени. Грубую предварительную работу поручили профессору.
В профессоре не было искры.
Вообще-то он был очень честным человеком и добросовестным профессионалом. Но не признавал иного метода обучения, кроме хлыста, и всегда был готов урезать Мишуткин рацион, если тот в какой-либо форме обнаруживал свой упрямый характер.
А Мишутка, со своей стороны, совершенно не желал подчиняться такому методу обучения. И еще он так и не смог привыкнуть к пронзительному голосу своего костлявого, длинношеего дылды-учителя, которым тот отдавал короткие, точные приказы.
Раньше он успешно работал укротителем львов. Но тут наткнулся на такой кремень, что все его прежние испытанные приемы оказались несостоятельными.
— Скорее я укрощу сто африканских львов, чем эту одну тупую финскую голову! — пыхтел он частенько, обливаясь потом. — И я вижу все-таки, что он понимает мои намерения. Просто он чертовски упрямый!
