— О чем это вам вздумалось говорить с ней? — осведомился толстяк. — Она сейчас не разговаривает, а поет. Лучше послушайте.
— Вы, я полагаю, хозяин «Голубого ангела»? Очень рад. Я учитель местной гимназии Нусс и пришел за одним гимназистом, который, видимо, находится здесь. Не укажете ли вы мне точнее его местопребывание?
— А вы, господин учитель, загляните-ка в артистическую, там какие-то молодые люди с утра до вечера околачиваются.
— Ну вот, так оно и есть, — грозно проговорил Гнус. — Согласитесь, любезный, что это ни на что не похоже.
— Э-э, — хозяин нахмурил брови, — это уж не моя забота, кто угощает артисток ужином. Молодые люди заказали вино, а нашему брату только того и требуется. Я не намерен давать по шеям своим клиентам.
Гнус переменил тон.
— Ладно, ладно! А теперь отправляйтесь-ка туда, любезный, и приведите мне этого мальчишку.
— На черта мне туда идти, — идите сами!
Но авантюристический пыл в Гнусе уже иссяк; как жаль, что он открыл местопребывание артистки Фрелих!
— Мне что ж, идти через зал? — робея, спросил он.
— А как же? Идите в заднюю комнату, вон в ту, где окно с красной занавеской.
Он прошел вместе с Гнусом несколько шагов в глубь сеней и показал ему довольно большое окно, изнутри завешенное чем-то красным. Гнус попытался заглянуть в щелку, между тем хозяин с пивом вернулся к двери зала и отворил ее. Гнус побежал за ним, простирая руки, и с отчаяньем взмолился:
— Очень вас прошу, любезнейший, приведите мне гимназиста!
Хозяин уже был в зале, он обернулся довольно нелюбезно:
— Да которого вам? Их там целая тройка! Чтоб тебе, старый дурень! — добавил он и скрылся.
«Целая тройка?» — хотел было переспросить Гнус; но сам уже оказался в зале, оглушенный шумом, ничего не видя от горячего пара, затуманившего очки.
— Закрывайте двери, дует, — крикнул кто-то рядом с ним.
В испуге он попытался нащупать ручку, не нашел ее и услышал взрыв смеха.
— Старик, видно, в жмурки играет, — проговорил тот же голос.
Гнус снял очки; дверь уже захлопнулась, он был в ловушке и беспомощно озирался по сторонам.
— Эге, Лоренц, да ведь это тот утренний дуралей, что морочил голову вербовщику.
Гнус не понял, он понимал только одно: вокруг мятеж и мятежники. В полном отчаянии он вдруг заметил свободный стул у столика рядом; оставалось только сесть. Он приподнял шляпу и осведомился:
— Вы разрешите?
Тщетно прождав ответа, он сел. И тотчас же почувствовал себя растворившимся в толпе, а не каким-то нелепым исключением. Никто больше не обращал на него внимания. Опять заиграла музыка, его соседи принялись подпевать. Гнус протер очки и приосанился. Сквозь чад едкого табачного дыма, потных человеческих тел и винного перегара он увидел бесчисленное множество голов; в тупом блаженстве они покачивались так, как им повелевала музыка. Лица и волосы были разные — огненно-рыжие, желтые, темные, красные, как кирпич, и раскачиванье этих голов, возвращенных музыкой к первобытно-растительной жизни, напоминало колеблемую ветром огромную гряду пестрых тюльпанов, которая тянулась через весь зал и где-то далеко-далеко исчезала в дыму. Сквозь этот дым нет-нет и прорывалось что-то блестящее, какой-то быстро движущийся предмет. В сиянии рефлектора мелькали плечи, руки, ноги — словом, отдельные части какого-то светлого тела и большой, молча разинутый рот. Пение мелькающего существа поглощали звуки рояля и голоса гостей. Но Гнусу казалось, что эта особа женского пола — сплошной истошный визг. Время от времени она вскрикивала тонким голосом, но так пронзительно, что и гром не мог бы заглушить этот звук.
