— Так. Ты боишься. Что кроется под твоим страхом?
— Не уверен, что могу доверять вам.
— Спасибо за откровенность. Что-нибудь еще?
Я мог бы сказать, что мне не нравится его реакция на мои слова: если не считать взгляда, он никак не реагировал, словно все инстинктивные отклики были у него отключены. Его манера сохранять неизменно доброжелательный вид казалась неодушевленной — почти механической. Это раздражало. И пугало.
— Вы слишком скользкий.
— Так. Хорошо. Спасибо и за это признание. Что еще?
— Я видел, что делают хторране.
— Дикие? — Да — Поэтому у тебя предубеждение против всех хторран, верно?
— Э… Да, верно. Я боюсь хторран и ненавижу их.
— Да, я знаю. Что-нибудь еще?
— Нет, пока, наверное, все.
— Хорошо. Спасибо. Ты присоединишься к нашему кругу сегодня?
— Мне казалось — я объяснил, почему не хочу этого делать.
— Да, объяснил. Ты привел свои доводы. А теперь выслушай меня внимательно. Снимаю приглашение прийти. Я спрошу иначе: испытываешь ли ты помимо перечисленного — всех своих страхов и мнительности — любопытство и желание поучаствовать? Ты по-прежнему не обязан приходить, просто мне хочется знать, что ты чувствуешь. Итак, у тебя есть желание прийти?
— Э… да. Мне любопытно.
— Хорошо. Любопытство — это уже проявление интереса. Наиболее мягкая форма желания.
— О! У вас получается, что я сам захотел.
— Нет, это ты сказал. Говори правду: хочешь прийти?
— Да.
— Хорошо. Все в твоих руках. Можешь сидеть в комнате и перебирать свои доводы, свои страхи, все свои оправдания, объяснения — и лепить конфетки из этого говна до тех пор, пока до смерти не опротивеешь самому себе. А можешь оторвать свою задницу и прийти на круг — что, кстати, тебе и хочется сделать — и открыть для себя истину.
— Я должен ответить прямо сейчас?
— Нет. Я узнаю твой ответ, когда ты там появишься. Или не появишься. Разреши задать тебе один вопрос. Что самое худшее может произойти там с тобой?
— Я могу умереть.
— Когда-нибудь ты все равно умрешь, но твое любопытство останется неудовлетворенным, не так ли?
— Так. — Я поневоле рассмеялся. Пусть Деландро мерзавец, но в очаровании ему отказать нельзя.
— Я знаю, — сказал он, — что ты все еще считаешь меня кем-то вроде главы секты наподобие масонов, верно? — Я подтвердил это кивком. — Ты думаешь, что под личиной моей доброжелательности скрывается чудовище, так?
Трудно выдерживать такой взгляд. Глаза Джейсона блестели.
— Э… верно, — признался я.
— Хочу сказать тебе правду, Джим. — В его голосе звучала неподдельная искренность. — Я — чудовище. По всем человеческим меркам. Я не укладываюсь ни в какие рамки ваших старых предрассудков, и поэтому ты видишь во мне нечто нечеловеческое. Я — угроза. Нет, не для тебя лично, а для того, во что ты веришь. Твой разум настолько отождествляется с предрассудками, что готов уничтожить все грозящее системе твоих верований. То есть меня. Я — чудовище. И я знаю об этом.
