— Сейчас сюда придут мои уланы! — хрипел Ржевусский, извиваясь на полу. — Они всех повесят без суда!
— Правильно, — согласился незнакомец. — Потому что вы будете убиты, а они, — он мотнул головой в сторону Крошки и Сандро, — будут метаться по этой комнате, где на полу будет лежать разряженный пистолет. Это не сыграет особой роли для вас, лейтенант, но очень затрагивает интересы господ маркитантов.
— Мы сделаем все, что вы прикажете! — воскликнул Палабретти.
— Прекрасно! — ухмыльнулся человек в охотничьем костюме. — Тогда будьте добры перекатить в подвал бочки, которые вы набили ворованными ценностями. А вы, мадам, посидите здесь.
Мозг у маркитанта соображал быстро: действительно, вот-вот сюда явятся уланы, обшарят фуру и найдут золото. Можно было, конечно, плюнуть на все и угнать лошадей вместе с повозкой, но кто знает, не оставит ли в этом случае пришелец Ржевусского живым? Тогда Палабретти найдут в два счета и лишат не только золота, но и жизни.
Сандро пулей помчался по лестнице, скатил с телеги бочку и торопливо покатил ее в дом, за ней — вторую. Крышек у бочек не было. Их заменяло скомканное тряпье, посуда лежала неплотно и дребезжала, но все-таки страх заставил Сандро работать быстро. Не прошло и часа, как бочки очутились в подвале. Как раз в этот момент на улице послышался гомон голосов, топот копыт, ржанье и похрап коней. Всадники въехали во двор.
— В подвал! — скомандовал незнакомец. Оставьте этого!
Он имел в виду лейтенанта. Но по лестнице уже громыхали сапоги. Палабретти, бросив Крошку, припустил бегом и успел проскочить прежде, чем поляки показались на втором этаже. Но Крошка и незнакомец оказались отрезанными — маркитантка поскользнулась на паркете и упала.
— Я сломала ногу! — вскрикнула она. Незнакомец рывком поднял ее с пола и, поддерживая, поволок через анфиладу. Но было уже поздно: польская речь слышалась на втором этаже.
— Проклятие! — вскричал незнакомец по-русски.
Простоволосая, без монашьего плата, казалась Марфа совсем молодой. Всего ничего — морщинки в уголках глаз да немного рыхловато под подбородком. А ниже шеи — так и вовсе молодуха. Белая, гладкая, тугая, крепкая. Может, это и казалось Клещу по старости, да только стариком он себя не чуял. Не ломило нигде, не хрипело, не тянуло. Поди, все тридцать годов с него Марфа сняла снадобьем своим. Ну а он за то тешил ее, ласкал да похваливал.
Одно плохо — не мог Клещ от Марфы оторваться, ровно приклеила к себе, а ведь спешить надо было. Но разве вспомнишь про дело, когда такая потеха приключилась? И про Агапа забыл, и про иных, что по его приказу разные работы и заботы исполняли, живота не жалеючи.
