— Тихо, маленькая, тихо, рани[8] — напевает вторая, сосредоточенно теребя спутанные кудряшки ребенка, пока я пробиваю чек на покупку.
Они предусмотрительно не оглядываются, уходя. Но вскоре они вернутся. После того как стемнеет, они постучатся в закрытую дверь магазина, откуда веет исполнением их желаний, и позовут меня.
Я проведу их во внутреннюю комнату, ту, что без окон, — где я храню специи в их самом чистом виде — те, что я сама собирала на острове для особых нужд. Я зажгу свечу, которую всегда держу наготове, и направлю ее тусклый, неровный от копоти свет туда, где лежат корень лотоса и растолченный метхи,[9] мазь из фенхеля[10] и высушенная на солнце смола асафетиды. Я буду петь заклинания. Я буду искать средство. Я буду молиться за то, чтобы ушли печаль и страдание, как учила Мудрейшая. Я буду предостерегать.
Это то, для чего я покинула остров, где, как и прежде, течение дней словно плавленый сахар с корицей, и птицы поют бриллиантовыми голосами, и когда опускается тишина, она легка, как горный туман.
Покинула — ради этого магазина, где собрано все, что может понадобиться, для того чтобы сделать вас счастливее.
Но до магазина был остров, а до острова — деревня, где я родилась.
О, как давно это было — та засушливая пора, тот день, когда солнце жгло потрескавшиеся рисовые поля, и моя мать металась на родильной циновке, со стоном прося воды.
Затем металлический раскат грома, и зубчатая молния, расколовшая старый баньян на деревенской рыночной площади. Повивальная бабка причитает, глядя на фиолетовую с прожилками тучу над моей головой; и предсказатель в вечернем воздухе, полном грозой, покачивает головой, выражая сожаление моему отцу.
Меня назвали Найян Тара, Звезда Очей, но лица моих родителей выражали разочарование обманутой надеждой: еще одна девчонка, темна, как грязь.
Они завернули меня в старую тряпицу, положили на пол лицом вниз. Что такая принесет семье, кроме необходимости собирать ей приданое.
Три дня жители деревни тушили пожар на рыночной площади, мать лежала в лихорадке все это время, у коров иссякло все молоко, а я кричала, пока они не напоили меня от белой ослицы.
Может быть, поэтому слова пришли ко мне так скоро.
И способность особого видения.
Или это все от одиночества, тоски, перерастающей в озлобление, в душе темной девочки, которая бродила по деревне, предоставленная самой себе, ни у одного человека не вызывая достаточно беспокойства, чтобы сказать ей «будь осторожна».
