Не знаю, что сыграло решающую роль в моей измене движению к независимости — платье или известие о том, что амазонки отрезали себе грудь. Я в то время еще не выработала четкого отношения к своей новоявленной груди, но мне почему-то было ее жалко. Чего это вдруг ее отрезать? Ради того, чтобы махать каким-то дурацким мечом?
А в мозгу все прокручивалась эта неподражаемая Аллочкина интонация: «О-очень сексуально!»
Другая запись
Ну, и что от всего этого потомкам?
Разве что натолкнет их на мысль развесить на столбах лозунги: «Берегите пап. Они — друзья человека!» Или «Исчезновение папы обедняет окрестную фауну и вредит здоровью, особенно — здоровью мелких человеческих существ».
Между прочим, это даже на новую отрасль знания могло бы потянуть. Назвать ее как-нибудь броско — «папология». Или «логопапия». И сразу на конкурс: папология как новая технология. Логопапия как… Вот чёрт: рифму не подберу. Хотя можно и прозой: логопопия как средство развития логопапии. А логопопию широко так представить: здесь тебе и применение ремня, и хватание за шиворот, и выкидывание за дверь.
…Что из вышесказанного имеет отношение к моей школьной жизни? Разве что сюжет про платье.
После работы и по выходным мама шила мне бальное платье.
К этому занятию она отнеслась на удивление серьезно: долго листала модные журналы и книжки со сказками, перебирала куски старых тюлевых занавесок и кружевных наволочек, извлеченных из старых чемоданов, и, наконец, взялась за работу.
Каждый вечер перед сном в доме проводилась показательная примерка. Мама надевала на меня платье и открывала дверцу шкафа с большим зеркалом. Я крутилась и вертелась перед зеркалом, и ходила на цыпочках по комнате, и подпрыгивала, и приседала. А мама, довольная своей работой, только восклицала: «Осторожно! Там булавки! Не споткнись: еще не подшито!» Дедушку тоже приглашали на эти показы, и каждый раз он с новой страстью убеждал нас: я похожа на особу королевской крови больше, чем сама английская королева. Хорошо, что королева меня не видит. Чего доброго, умерла бы от зависти! А дедушка не желает королеве плохого: он всегда относился к ней с уважением.
И вот заветный день настал. Зазвучали фанфары, и под торжественные звуки полонеза в бальный зал вошли пары взрослых — дамы в длинных (до самого пола) платьях и кавалеры в черных пиджаках, в белых рубашках с бабочками. Моя мама была в блестящем красном платье с бантом на спине и в перчатках до локтей. И еще она сделала себе такую прическу с локонами, как на картинках, где нарисован Пушкин с Натальей Николаевной. Мы вместе рассматривали эти картинки в одной толстой книжке. Мама сказала, Наталья Николаевна — это жена Пушкина. Она была красавица. За ней даже царь ухаживал. Мама очень походила на Наталью Николаевну. А В.Г. немного походил на Пушкина. Не в точности, а чуть-чуть. Из-за кудрявых волос. И еще среди бальных пар мы разглядели Макса. Мы его с трудом узнали, потому что он тоже был в пиджаке с бабочкой и вел за руку тоненькую девочку в белом платье. А за ним в паре шел тот, с серьгой, который похищал Наташку, а потом катал меня на спине. Волосы у него оказались светлыми, а вовсе не зелеными. И он был очень серьезный, легко и ловко двигался под музыку и, когда Юлия Александровна, распорядительница бала, скомандовала: «Кавалеры — на колено!», проворно опустился на пол и подчеркнуто внимательным взглядом провожал скользившую вокруг него партнершу.
