— Не плачь, не плачь, дорогая, — упал он перед ней на колени, — я тебя никому никогда не отдам. Ты будешь только со мной, … только со мной. Ты моя! И плакать я тебе больше не позволю... Прости!
С рассветом Малхаз помчался в Грозный. Как назло, разбитый рейсовый автобус, на котором он хотел доехать до центрального рынка, остановился для посадки-высадки на площади восстания, прямо напротив огромного, мрачного президентского дворца, вокруг которого сновали обросшие вооруженные лица, и, съежившемуся от страха Малхазу казалось, что вот-вот его заметят Безингер или, еще хуже, охрана генерала-президента, и тогда он не сможет исправить случившееся накануне, и его картина так и будет вечно рыдать.
К удивлению учителя истории, базар был почти пуст, только редкие угрюмые продавщицы украдкой ютились за скудными прилавками.
— А где художники? — поинтересовался Шамсадов.
— Да ты что, какие художники! С неба, что ли, свалился?
— Да нет, он только с гор спустился, — отвечали другие продавщицы, и если в другое время все это было бы сказано с юмором, с издевкой, то сейчас со всей серьезностью.
Над столицей витала атмосфера подавленности, какой-то неизбежной предрешенности судьбы, безысходности. Просто так возвращаться в горы Малхаз не мог — ему нужны краски и новые кисточки. Он пошел к знакомому художнику — дома никого нет, окна заколочены; ко второму — соседи, всего боясь, даже ворота не открыли, объяснили, что семья художника выехала за пределы республики. И все-таки ему повезло, третьего, распухшего от спиртного, он нашел в провонявшейся квартире.
— Не смотри на меня так, Малхаз, — склонив голову, молвил спившийся интеллигент, — что я сделаю; воды — нет, газа — нет, канализации — нет, вырваться из этого кошмара — денег нет. Нас принуждают бросить кисточки и мольберт, а взять в руки оружие, ... хотя бы для собственной безопасности. Забирай все, все забирай, все равно все пропадет, здесь скоро будет война.
— Какая война? Ты о чем? — удивленно улыбался Шамсадов.
— Дурак ты, Малхаз. То ли ты слепой, то ли ничего не понимаешь?.. А вообще-то всегда я завидовал тебе, есть в тебе непонятная детская наивность и непосредственность. Оттого и смотришь ты на мир другими глазами, все улыбаешься, оттого, видимо, и рисуешь ты хорошо, красиво... Забирай все, дарю! Здесь художники и художества ныне не в почете, другие ценности навязаны нам.
Меланхолия коллеги не повлияла на Малхаза, он был счастлив — нашел краски жизни, то, что искал, и ему казалось, что он несколькими мазками вновь заставит улыбаться свою картину, и так же, как Создатель Мира, несколькими добрыми посылами исправит людей, побудит их стать честными, трудолюбивыми, мирными.
