с. 31.}. По словам Н. Каухчишвили, граф Фикельмон в своем Неаполе "читал эти, полные энтузиазму, описания с известными опасениями -- он полагал, что для чрезвычайно роскошного русского двора не будет приятен простой и безыскусственный характер его жены" {Там же, с. 31.}. При дворе и в высшем обществе России начала двадцатых годов, которую Фикельмон, вероятно, считал прежде всего душевно холодной и церемонной страной, обе молодые графини имели, однако, необычайно большой успех,-- может быть, именно потому, что в то время они по своему облику были больше итальянками, чем русскими или немками. О впечатлении, которое они произвели в обеих столицах, мы еще будем говорить. Нравилась многим и совсем еще не старая, жизнерадостная и эксцентричная Елизавета Михайловна, тоже мало похожая на тогдашних русских, и в особенности петербургских, дам. Зато с дочерьми у нее всегда было много общего. Быстро и близко познакомившийся со всеми тремя дамами {Е. М. Хитрово царь, правда, знал уже давно, но не виделся с ней не менее восьми лет.}, царь Александр прозвал их "любезным Трио" ("l'aimable Trio"). Не раз он упоминает о "трио" в своих письмах, а два послания относятся к нему непосредственно. 21 июня (3 июля) -- через десять дней после начала знакомства -- Александр пишет из Царского Села: "...Я получил прелестное письмо Трио вчера, когда ложился спать. Рано утром я уехал в Гатчину, а затем в Красносельский лагерь. Оттуда я вернулся недавно. Сегодняший дождь помешал учению, которое должно было состояться. <...> Благодаря этому я надеюсь вас увидеть только в воскресенье, если вы по-прежнему собираетесь здесь переночевать, чтобы утром поехать в Павловск. Два цветочка, полученных с благодарностью, старательно сохраняются, как драгоценное воспоминание. Очень прошу Трио оставить для меня место в своей памяти.
А.
Царское Село, в понедельник вечером 21 июня".
Второе письмо, хотя касается "трио" в целом, адресовано Дарье Федоровне: "Я покорно подчиняюсь упрекам и даже наказаниям, которые Трио соблаговолит на меня наложить. Прошу разрешения прийти, чтобы им подвергнуться сегодня, между одиннадцатью и двеннадцатью часами, так как это единственное время, которым я могу располагать. Только покорно подвергнувшись наказаниям, к которым меня приговорят, я возвышу свой скромный голос, чтобы доказать свою невиновность, и, надеюсь, она окажется настолько очевидной, что справедливость моих любезных судей полностью меня оправдает <...>.
