Дидье Эрибо: Хотя вы и используете работы историков, особенно работы Броделя (известного своим интересом к пейзажу), самое меньшее, что можно сказать, — вы не согласны с определяющей ролью истории. Вы более охотно занимаетесь географией, предпочитаете пространство и взяли на себя обязанность исследовать «картографию» становления. Нет ли у нас здесь какого-то средства для перехода от одного плато к другому?
— История — это, разумеется, очень важно. Однако если вы возьмете линию какого-либо исследования, она является исторической со стороны оставленного позади пути, в некоторых местах, но она же является также и неисторической, трансисторической. В «Тысяче плато» «становление» гораздо более важно, чем история. Это не одно и то же. Мы пытаемся, например, построить концепт военной машины; он подразумевает прежде всего определенный тип пространства, композицию весьма специфических людей, технологических и аффективных элементов (оружия и украшений и т. д.). Такая конструкция является исторической только во вторую очередь, когда она вступает в очень изменчивые отношения с государственными аппаратами. Касаясь самих государственных аппаратов, мы обращаемся к таким определениям, как территория, земля и детерриториализация: государственный аппарат появляется тогда, когда территории уже используются неэффективно, но оказываются объектом синхронного сравнения (земля) и уже вовлечены в движение детерриториализации. Это создает длинную историческую последовательность событий. Но в совершенно иных условиях мы обнаруживаем такой же комплекс понятий, по-другому распределенный: например, территории животных, их отношения со случайным центром, который выступает как земля, движения космической детерриториализации как длительные миграции и т. д. Или романс: территория, а также земля, или Родина, а еще увертюра, начало, космическое. В «Тысяче плато» глава о ритурнели кажется мне в этом смысле дополняющей главу о государственном аппарате, хотя там и разные сюжеты. В этом смысле одно «плато» сообщается с другим. Другой пример: мы пытаемся дать определение очень специфическому режиму знаков, который мы называем режимом страсти. Здесь есть определенная последовательность. Так, этот режим можно найти в определенных исторических процессах (вроде перехода через пустыню), но при других условиях он обнаруживается также и в бреду, изучаемом психиатрией, в литературных произведениях (например, у Кафки). Речь идет не о том, чтобы объединить все это в один и тот же концепт, но, наоборот, соотнести каждый концепт с переменной величиной, которая определяет мутации.
