— Ваша книга наполнена ссылками и текстами, забавно используемыми в их прямом или обратном смысле; но во всех случаях именно ваша книга является почвой для определенной «культуры». Это говорит о том, что вы отводите большое значение этнологии и не очень большое — лингвистике, большое значение некоторым английским и американским романистам и почти никакого — современным теориям письма. Зачем, в частности, эти нападки на понятие означающего и каковы причины, по которым вы отказываетесь от системы?
Ф. Г.: Означающее — с ним нечего было делать. Здесь мы не одиноки и не являемся первопроходцами. Почитайте Фуко или загляните в последнюю книгу Лиотара. Если вам не вполне ясна наша критика означающего, то потому, что это — не более чем расплывчатая сущность, полностью стертая вышедшей из употребления машиной письма. Эксклюзивная и принудительная оппозиция между означающим и означаемым преследуется империализмом Означающего до такой степени, что оно появляется уже вместе с машиной письма. Здесь все по праву соотносится с каждой буквой. Это и есть сам закон сверхкодирования. Наша гипотеза состоит в следующем: это мог быть знак Великого Деспота (в век письма), который, уходя, оставил бы после себя страну, распавшуюся на микроэлементы, и некоторые упорядоченные отношения между этими элементами. Эта гипотеза, по меньшей мере, учитывает тиранический, террористический характер означающего, содержащуюся в нем угрозу кастрации. Это поразительный архаизм, отсылающий нас к великим империям. Мы даже не уверены, что это актуально для языка, для означающего. По этой причине мы встали на сторону Ельмслева: он уже давно создал что-то вроде спинозистской теории языка, где потоки содержания и выражения обходятся без означающего. Язык как система непрерывных потоков содержания и выражения, смешанных с механическими устройствами из дискретных, прерывных по форме фигур. В этой книге мы оставили без внимания концепцию коллективных агентов высказывания, которые стремятся заполнить пространство между субъектом высказывания и содержанием высказанного. Мы являемся чистыми функционалистами: нас прежде всего интересует, как та или иная вещь функционирует и что это за машина работает. Так, означающее принадлежит еще и к области вопроса «о чем хотят сказать?», и сам этот вопрос является барьером. Но для нас бессознательное ничего не желает сказать, это не язык. Провал функционализма объясняется попыткой установить его в той области, где он неприменим, в грандиозных структурных ансамблях, которые с тех пор не могут сформироваться, не могут быть сформированы даже тем же самым способом, которым они функционируют. Вместо этого функционализм царствует в мире микромножеств, микромашин, молекулярных формаций. На этом уровне нет машин, квалифицируемых тем или иным образом, например таких, как лингвистическая машина, но есть только лингвистические элементы любой машины, вместе с иными элементами. Бессознательное является микробессознательным, оно молекулярно, а шизоанализ — это микроанализ. Единственный вопрос в том, как это функционирует, вместе с силами, потоками, процессами, частными объектами, любыми иными вещами, о которых здесь нет желания говорить.
