- Пожалуйста... - сквозь зубы повторил комиссар, продолжая писать. Пожалуйста... А что ж театр? Надоело?
- Долго рассказывать. И я сама не гожусь для этого дела.
- Надоело... - опять рассеянно повторил военком. - Это хорошо... значит, надоело... - Он небрежно поставил подпись и протянул бумагу Нисветаеву. - С ординарцем, аллюр три креста, пять кавалеристов в охрану. В случае чего - уничтожить.
- Разрешите мне самому? - весь загоревшись, умоляюще сказал Нисветаев.
- Сиди, - сказал Невский, и Нисветаев с надутым видом ушел.
- А почему вдруг надоело? - как ни в чем не бывало обратился к Леле военком, подтягивая к себе новый лист бумаги. - Вы что, против скоморошьего действа или как?
- Да нет. Пускай. А я не хочу! - отчаянно выпалила Леля. - Не хочу ничего. Ни скоморохов, ни "Бедность не порок"... Я вас очень прошу.
- Учились, работали?
- Три года на швейной фабрике. Ну не три, почти три года.
- Да ну, на какой?
- Форонин и Кох. В Петрограде.
- Слышал. А кто у вас там новый директор?
- Директор старый остался. Мы не против были. Да теперь и фабрику закрыли.
- А кто там у вас в фабкоме председатель?
- Да вы что, не верите? - усмехнулась Леля. - Ну, Ксения Касьяновна.
- А часы как? Ходят еще?
- Вы про какие? У табельной? Светящиеся, с керосиновой лампочкой?
- Именно, с керосиновой. Таких вторых не найдешь. До чего экономный мужчина был этот Кох. Нате вам бумагу, пишите заявление, что просите принять вас вольнонаемной на работу в штаб.
Военком опять начал писать. Леля, стараясь как можно лучше, написала и подчеркнула слово "убедительно" в конце.
- Грамотно пишете, - сказал военком. - Это оставьте, а Пономарев вам покажет, как сочиняют канцелярские поэмы в прозе по всей форме... Нисветаев! Ко мне Пономарева.
Через минуту, обдергивая на себе гимнастерку, втянув от усердия живот, явился и замер перед военкомом усатый, с промасленными волосами делопроизводитель Пономарев.
- Как дела у Саши? - спросил Невский.
Пономарев злобно встопорщил усы, собираясь выругаться, и запнулся.
- Давай - одним словом!
- Хуже некуда.
- Ладно. Вот товарищ Истомина. Хорошо грамотная. Давать ей машинку и бумагу, когда спросит. Подучится, мы ее зачислим.
Когда Леля вышла снова на солнцепек пыльной площади, она оглянулась на львов и часового у лестницы с новым, радостным чувством. Она теперь уже не совсем чужая в этом доме. А на машинке она выучится так, что они только ахнут!..
Поздним вечером, после спектакля, на мансарде в комнате баяниста Семечкина густой бас пропел: "Милей родного бра-а-а-а-та блоха ему была!.." Леля узнала приятный надтреснутый голос Кастровского.
