- Н-да-с, и в городе не то чтобы паника, а, наоборот, как-то все притихло. Как птички перед грозой. Словом, ситуация чреватая и наводящая на размышления.
- Птички! Хороши мы будем птички, если белые возьмут город! - кисло заметил Гусынин.
- А па-азвольте спросить, при чем тут мы? - с истерической надменностью продекламировал Дагмаров. - Нам-то чего бояться? Искусство, оно!..
- Детонька ты моя! - ласково сюсюкая, обернулся к нему Кастровский. Ну конечно ж! Явится к нам вот сюда в фойе какой-нибудь бурбон, конногвардейский ротмистр со стеком, гаркнет: "А где тут фронтовая труппа Главполитпросвета?.. А подать сюда Тяпкина-Ляпкина". А ты ему, котенька, сейчас и объяснишь, что, дескать, "искусство, оно!.." - и он тотчас разрыдается у тебя на груди и раскается в своих заблуждениях.
- Алексей Георгиевич, это невыносимо! Прекратите! Кто-нибудь же обязан нас защитить, увезти в безопасное место. Вы должны пойти к тому комиссару! - стонала Дагмарова.
Послышалось спокойное позвякивание связки ключей. Помахивая единственной рукой, через фойе неторопливо шел Виктор.
Все бросились его расспрашивать. Он пожал плечами, удивленно оглядывая взволнованные лица.
- Да что вы, товарищи? Действительно, белые, оказывается, получили французские танки. Неожиданным образом пустили их против наших. По этому случаю сейчас с Соборной площади будут выступать рабочие отряды на фронт. Это ничего, товарищи, это бывает...
Над толпой перед зданием исполкома покачивались выгоревшие красные знамена. Красноармейская часть в походном снаряжении стояла без строя, смешавшись со штатскими; люди курили, переговаривались с провожающими. Как водится, чего-то ждали, и никто толком не знал, чего...
Леля, шаг за шагом, пробралась к самым ступеням подъезда исполкома, прислонилась к колонне и стала наблюдать за красноармейцем, сидевшим на ступеньке с надкусанным яблоком в руке. Тесно к нему прижавшись, рядом сидела молоденькая жена (это уж сразу видно было, что жена) и, не отрываясь от широкого веселого лица мужа, любовалась им неотрывно, ненаглядно. Приоткрывшиеся, точно в полузабытьи, ее губы то и дело начинали жалобно кривиться, и она совсем уже готова была запричитать в голос, но муж сейчас же властно притягивал ее к себе и насильно совал в рот яблоко. Она, сердясь, отворачивала лицо, но он не отставал, и в конце концов она против воли все-таки откусывала и, сдерживая всхлипывания, жевала и начинала смеяться сквозь слезы.
